Начало Руси
Шрифт:
Перейдем к главному сравнительно лингвистическому аргументу А. А. Куника, к тем непонятным фразам в росписи князей, о которых мы говорили выше. Припомним, что Гильфердинг истолковал их таким образом: дилом твирем значит "я исполнен"; шегор вечем - "я есмь помощник" и т. д. Г. Куник, отвергая подобное толкование, предлагает объяснять эти речения в смысле числительном: они означают числа лет жизни или царствования данных князей. В числах этих он видит "поразительное сходство" с тюркскими. Вот прием объяснения, употребленный им в данном случае, по его же собственному рассказу.
Задавшись мнением о татарской народности болгар, достоуважаемый академик обратил свое внимание на чувашей и усмотрел в них "если не остатки камских болгар, то все же одну из тюркских отраслей, к которой принадлежали и жители Болгарского ханства в среднем Поволжье" (120). После открытия и издания г. Поповым означенной росписи, г. Куник обратился к известному знатоку татарских языков, В. В. Радлову, с просьбою сравнить непонятные речения с разными тюркскими числительными именами и с вопросом, не найдет ли он тут близкой связи с чувашским языком. Г. Радлов сравнил и нашел. Желающих видеть самый процесс этого сравнения отсылаю к данной монографии (138-143). Главную роль тут играют предположения об ошибках в рукописи, вероятно, кажется и если. И вот результаты: веч росписи есть то же, что чувашское
Итак, во-первых, темные речения росписи еще ждут своего разъяснения; а во-вторых, к какому бы не славянскому языку они ни принадлежали, отсюда еще очень далеко до вывода, будто это и есть остаток языка самих болгар. Выходило бы, что, с одной стороны они были вполне славяне, а с другой татары, в одно и то же время, и что книжники их, неизвестно зачем, употребляли рядом числительные имена славянские и чувашские. А в самом болгарском языке все-таки никакого чувашского элемента не оказывается. Впрочем, к каким выводам нельзя прийти с помощью таких приемов!
На третьем археологическом съезде, когда я предложил результаты своего исследования о болгарах, в числе возражателей выступил и г. Ягич, хорватский филолог, тогда еще профессор одесского, а ныне берлинского университета (теперь же петербургского). Он объявил, что исследования моего не читал, но что, во всяком случае, как лицо компетентное, со мною не согласен. Я попросил предварительно прочесть и вникнуть в мои доводы. Не знаю, исполнил ли он мою просьбу, а лягнуть копытом не преминул в своем журнале за 1876 г. (I, 593). Не знаю также, отчего сему слависту ненавистна самая мысль о славянском происхождении Руси и болгар; во всяком случае, в своей компетентности по данному вопросу он так и не убедил меня до сих пор. Я не хочу этим сказать, что г. Ягич плохой филолог. (Точно так же данное разногласие не мешает мне весьма ценить А. А Куника, как ученого, особенно как нумизмата и издателя памятников.) Нет, я просто не считаю сравнительную филологию наукою уже настолько зрелою, чтобы некоторые представители ее могли решать вопросы из истории языка и народа, не предаваясь гадательным, предвзятым и произвольным толкованиям. Особенно несостоятельность их обнаруживается при разборе каких-либо древних личных или географических имен. Чтобы определить народность таких имен, как Святослав, Владимир и т. п., не нужно быть ученым специалистом, а для распознания вообще славянских или неславянских имен слависты пока не выработали решительно никакого критерия; хотя претензии ученых, подобных г. Ягичу, громадные. Надобно, наконец, сознаться, что эти сравнительные лингвисты своими пристрастными и предвзятыми теориями немало тормозят разработку древнеславянской истории. Они, повидимому, и не подозревают существования основного закона сравнительной филологии относительно живучести языков и их взаимодействия при скрещении разных народностей. Очевидно, процессы этого взаимодействия они и не думают подвергать научным наблюдениям, и для них все еще возможным представляется быстрое радикальное превращение одного народа в другой, и даже таковое превращение завоевателей в народность покоренную, с немедленным и рабски-покорным усвоением себе языка последней и с полною, бесследною потерею своего собственного. История ничего подобного нам не представляет. Приглашаю своих противников поразмыслить об этом законе и хотя ради ученого приличия сделать несколько наблюдений, а пока они его не опрокинули я позволяю себе на его основании противопоставить историческое veto всем вышепомянутым quasi-научным лингвистическим приемам и толкованиям. Повторяю, такого превращения не было, потому что его не могло быть.
Из другого ответа г. Макушеву о том же предмете6
История человечества не знает другой формы гражданственности, помимо государственного быта. Она не знает ни одной национальности, которая выработалась бы вне этого быта. Все жившее и живущее вне его осталось на первых ступенях развития, в состоянии так называемых дикарей. Вот почему жизнь какого-либо народа только тогда и становится достоянием истории, когда он начинает выходить из племенного прозябания и слагаться в государство. Переход этот бывает более или менее постепенен и длится иногда очень долгое время. Условие, которое более всего влияет на ускорение этого процесса, есть взаимная борьба родов, племен и целых народов за землю, за господство, за существование. Эта борьба, это взаимное терпение и служит главным побуждением для сосредоточения народных сил. А что такое и есть государство, как не сосредоточение (централизация) народных сил в руках правительственных? Мы не знаем ни одного государства, которое бы сложилось без борьбы родственных или чуждых друг другу племен, без их взаимодействия. Иногда элементы и влияния, из которых возникло государство, бывают очень сложны и разнообразны. Раскрытие этих элементов и влияний составляет одну из важнейших задач исторической науки. Они важны не для одной только первоначальной эпохи; они сильно действуют и на последующее развитие. Происхождение государства кладет неизгладимую печать на всю его историю. Основания его отражаются на характере власти, на учреждениях, на целом общественном складе, на типе всей национальности. Отсюда, естественно, мы придаем большую важность тому, чтобы историческая наука возможно точнее и тщательнее разъясняла происхождение того или другого государства, т. е. той или другой национальности; по крайней мере, чтобы вопрос этот был поставлен возможно правильнее для дальнейшей разработки.
Обыкновенно возникновение и развитие государственного быта значительно ускоряется, когда полудикие племена входят в близкое соприкосновение или в прямое столкновение с народами, стоящими уже на высокой степени гражданственности, т. е. с государствами цивилизованными. Ясный пример тому мы видим в Западной Европе, где возникают германские государства на пределах Римской империи и в самых областях этой империи. Подобное же явление находим и в Восточной Европе, где возникают славянские государства на других пределах или в других областях той же Римской империи, преимущественно в византийской половине. Таковы именно государства Сербское, Болгарское и Русское.
Никто не усомнился доселе в славянском происхождении государства и народности сербской. Но русские и болгаре оказались менее счастливы в этом отношении. Отрицание славянства Руси по крайней мере опирается на сплетение летописных домыслов и искажение первоначального текста нашей летописи. Об этом мы достаточно говорили прежде, не отказываемся говорить и впредь. Но любопытно, что отрицание славянства болгар не опирается ни на какие исторические свидетельства. Оно явилось просто плодом догадок и умствований со стороны немецких писателей позднейшего времени, именно с конца прошлого столетия. А с голоса немцев начали тоже повторять и славянские ученые, с знаменитым Шафариком во главе, без тщательного рассмотрения этого вопроса. Некоторые исследователи, например Венелин и Савельев-Ростиславич, пытались опровергнуть столь легко установившееся мнение, но безуспешно; виною тому было отчасти их собственное увлечение и не совсем удачные приемы, отчасти и недостаточная еще зрелость этнологического отдела исторической науки.
Надеюсь, в моем исследовании достаточно указана историческая последовательность болгарских переселений на Балканский полуостров в течение V, VI и VII веков под именами гуннов, кутургуров и просто болгар. Я указал на важную ошибку славистов-историков, которые легендарное известие о Куврате и его пяти сыновьях принимали за исторический факт и без всякой критики повторяли рассказ о единовременном переселении болгар за Дунай в VII веке, упуская из виду их предыдущие движения. Г. Макушев проходит молчанием вопрос об этой легенде и, вообще не коснувшись исторической стороны предмета, переходит прямо к этнографической части моего исследования.
Я счел нужным рассмотреть критически все три стороны угро-финской теории, историческую, этнографическую и филологическую. А между тем, строго говоря, эта полнота для меня не была обязательною в данном случае. Всем толкам и умствованиям о неславянском происхождении Дунайских болгар историк может противопоставить свое veto единственно на том основании, что быстрое и радикальное превращение народности завоевателей и основателей государства в народность ею покоренную и очевидно ее слабейшую, такое превращение возможно только в сказке, а не в истории; в последней примеров ему нет и быть не может. Только при недостаточном сознании этого неизменного исторического закона, то есть, при недостаточной зрелости некоторых отделов исторической науки, и могла явиться помянутая теория. Правда, это естественное превращение уже бросалось в глаза и указывалось прежде; но противники славянства болгар как-то легко обходили его или прибегали к разным искусственным и произвольным домыслам вроде предполагаемой восприимчивости и благодушия диких утро-финнов. А если им указывали на соседнюю Венгрию, представляющую совершенно противоположный пример, то сочиняли невероятную малочисленность завоевателей или измышляли огромное влияние различных географических условий и т. п. Если и приводились какие аналогии в подкрепление этой теории, то обыкновенно самые неподходящие. Например, можно ли ссылаться на обрусение наших финских инородцев, которые более всего и показывают, как туго, медленно, постепенно в течение многих столетий претворяются они в господствующую народность, и заметьте в господствующую, а не в подчиненную, как это выходит в данном случае. Финское племя (равно и татарское), бесспорно, есть одно из самых неподатливых на превращения; а если оно получило в свои руки правительственную, политическую силу, то для нашего поколения ученых наивно было бы и говорить о подобном превращении. Далее, существует ли хотя какая-нибудь аналогия между болгарами дунайскими и германскими завоевателями на романской почве? Франки завоевали Галлию и слились с покоренным населением. Сочтите, однако, сколько веков происходило это постепенное слияние. Хлодвиг был германец; но и Карл Великий, царствовавший три века спустя, тоже был германец. Франки мало-помалу уступали только силе высоко развитой римской гражданственности, и при своем слиянии все-таки не перейти ни в галлов, ни в римлян, а образовали с ними новую романскую национальность и внесли в лексикон языка свою значительную стихию. Сочтите также, сколько веков Лангобарды сливались с туземным населением Италии, и точно так же непросто обратились в этих туземцев, а образовали с ними новую, романскую народность и выработали особый романский язык. Не забудьте также при этом могущественное объединительное влияние латинской иерархии. Подобные примеры не допускают и мысли о быстром и совершенном превращении финской орды завоевателей в покоренную ею славянскую народность. История не только не представляет нам примеров подобного превращения, а наоборот, постоянно являет примеры противоположного свойства, т. е. живучести родного языка и племенных особенностей при тесном сожительстве различных рас.
В своем исследовании я настойчиво указывал на физическую невозможность помянутого превращения. Всякий принимающий на себя долг рассмотреть мои доводы, не может обойти такое крупное и основное мое доказательство. Чтобы поколебать его, нужно противопоставить ему ряд исторических аналогий, т. е. действительно исторических и вполне сюда подходящих, а не какую-нибудь пустую ссылку на мнимое превращение небывалых варяro-руссов в славян, как это обыкновенно делалось. Но как же поступает г. Макушев? Он проходит мимо этого основного столпа. "Мы не будем останавливаться на соображениях, в силу которых признается невозможным перерождение болгарской орды Аспаруха в славян-болгар. Это увлекло бы нас слишком далеко и принудило бы проверить другую славянскую теорию г. Иловайского, о происхождении Руси". И прибавляет, будто аналогичные примеры уже приведены Шафариком и Иречком; тогда как никаких аналогичных примеров мы там не находим. Вот как ученые слависты обращаются у нас с научными вопросами! Относительно Руси замечу следующее: сделайте милость, проверяйте мою славянскую теорию ее происхождения, но только не так, как это делаете с славянским происхождением болгар. В настоящее время имею перед глазами уже не один пример такого рода: какой-либо ученый противник мой по данному вопросу делает резкие отзывы о новой его постановке или в печати, или перед своей аудиторией; пока эти отзывы голословны, они, конечно, неуловимы; совсем другое происходит, когда подобный противник вступает в научную полемику.