Начало времени
Шрифт:
Было рано, в окне еще стояла последняя предутренняя синева. Все были возбуждены, говорили одновременно, почти не слушая друг друга. Тут же, впрочем, умолкали, когда заговаривал Марчук.
— Вставай, Карпуша! Дело есть! — растолкал отца Марчук. — А то, видно, правду люди говорят, что артиллериста только пушкой разбудишь!
Марчук был какой-то не такой, как обычно. Весь порывистый, с сухим блеском в глазах. Казалось, медленно и долго в нем раскручивалась какая-то пружина, и вот она наконец заработала во всю силу.
Симон, Гаврила
Степана Марчук послал к Василю. Симона направил к комиссару кордона.
Симон только на секунду заглянул в печь, ребром ладони разгреб на шестке золу, извлек уголек. Перебрасывая уголек с ладони на ладонь, он прикурил от уголька, сделал одну лишь затяжку и пошел к дверям. В том, как судорожно доставал уголек, как быстро прикурил Симон цигарку, тоже чувствовалось — медлительный Симон дает понять Марчуку, что не замешкается сделать все, как сказано.
— Есть у тебя в хозяйстве заступ? — спросил Марчук отца.
— Кого хоронить? или клад высмотрели?.. А то вы все какие-то чудные. Вроде немецкого газу наглотались.
— Про клад и покойника, — рассмеялся Марчук, — это ты, Карпуша, в самую точку! Прямой паводкой, так сказать!
— Что-то вы для похорон слишком веселые. А вот клад — хоть одним глазком хотел бы и я на него глянуть.
— Глянешь! Двумя глянешь! Затем — не забудь бумаги и чернила. Ну и перо, конешно. За секретаря при кладе будешь!
— Али сам грамоту забыл?
— Забыл, Карпуша, ей–богу, забыл. Сам себя забыл. Я на сегодняшний день, как на ноглядок смотрел! Все ждал его! Так что скорей, Карпуша…
Мать, тревожно посматривавшую то на Марчука, то на гостей, Марчук тронул по–свойски за плечо: «Ничего, Нина Макаровна! Все ладом идет! Больше к вам бандиты в гости не припрутся. Вот разве что мы на чай — всем гормидером…»
— Хорошим людям всегда рады, — отозвалась мать, степенно возложив руки на грудь. По тому, как подрагивало веко левого материнского глаза, я знал: волнуется.
«Сбегаешь в клуню, заступ прихватишь», — велел мпе отец, сам полез за божницу — за письменными принадлежностями.
Клуня наша почти рядом с двором Василя. Я соображаю, что надо по пути заскочить к Андрейке и Анютке. Не простят они мне, если не скажу им про то, что готовится что-то очень интересное. Шутка ли: не то клад, не то покойник!..
Андрейка и Анютка уже были одеты и вертелись возле воза, в который Василь с помощью Степана закладывали рябых волов.
«К Терентию на двор поедет батько!» — только шепнул мне Андрейка. Анютка юркнула в хату и через минутку вышла; воровато озираясь, она оттянула рубашонку на груди — сперва Андрейке, потом мне показала большой ломоть хлеба за пазухой. Успела, значит, навестить мисиик хозяйственная Анютка!
С друзьями и заступом забрался я на воз Василя; Василь в последний раз гляпул, все ли в порядке
У ворот Терентия уже тоже толпились сельчане. На дворе, возле резного крыльца большого пятистенного дома, стояли красноармейцы с винтовками. У боковой стены дома, той, что смотрела в поле, Марчук остановился, в задумчивости пожевал губу. За кустами сирени виднелся след старой ямы.
В яме, похоже, от времени осела неутрамбованная земля. Марчук попрыгал, потопал над ямой. «Копайте!» — наконец проговорил он, и сам первый налег на свою лопату.
Дружно, в пять–шесть лопат работали мужики. Я, Андрейка и Анютка во все глаза смотрели в углубляющуюся яму. Земля была податлива, и заступы входили в нее на полный «штык». Наконец чья-то лопата наткнулась на что-то твердое.
— А–га! — ликующе отозвался Марчук.
Еще минута–другая — и показался угол ящика. Высунувшись из соломы, ухо зашитого мешка, казалось, чутко прислушалось к стуку лопат, к сдержанному говору людей. Вот и второе ухо мешка тоже насторожилось: казалось — слушает затаенно, с ненавистью.
Василь и Марчук подали наверх первый мешок. За ним — другой, третий. «Никак — сбруя или полушубки», — сказал Василь. «Увидим», — только и ответил Марчук. Обернулся к окапывавшим ящики:
— Осторожней… В гробах этих, видать, оружие. Ничего не повредите. Все важно — для протокола.
— Торопились, видать, —сказал отец Марчуку, —Даже соломы поскупились погуще…
— Нет, думаю, надеялись скоро все в дело пустить, а не пришлось…
Мешки со следом большой черной печати на боку лежали у наших ног. Точно такие же печати видел я на мешках у Терентия на мельнице. Затаив дыхание, притихшие, мы заглядывали в яму…
Ящики были большие, сколоченные из горбыля. В просветы, сквозь солому проглядывали глянцевитые ложа винтовок.
— Хорошо смазали, черти! — комментировал отец, вытирая рукавом пот со лба.
— А вот главный трофей, — сказал Гаврил. — Думаю, что это… пулемет…
— Не ошибся, — прощупав сквозь брезент какой-то большой бесформенный предмет, сказал отец. — Настоящий «максим»! И колеса, и броневой щиток!..
Уже и брезент, обвязанный истлевшей крапивной веревкой, подан вверх.
Дом Терентия словно вымер. В хлеву надрывно мычала недоеная корова. Белые занавески на окнах были глухо задернуты. Из ближнего окна красным налитым глазом выглядывал цвет герани.
Когда все трофеи были разложены посреди двора, Марчук велел вынести из дома Терентия стол и лавку. Пусть селяне все видят своими глазами!
— Садись, Карпуша… Пиши протокол…
Пока отец писал под диктовку учителя, тот вполголоса переговаривался с Гаврилой: «Ну что? Класс твой добряк Терентий или не класс?»