Нация и демократия. Перспективы управления культурным разнообразием

Рецензенты: доктор философских наук Л. Д. Гудков, доктор философских наук А. А. Кара-Мурза

Эмиль Абрамович Паин – политолог и этнограф, один из зачинателей этнополитологии в России. Доктор политических наук, профессор Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» и ведущий научный сотрудник Института социологии РАН. В 1996–1999 гг. – советник Президента России по проблемам межнациональных отношений. Автор и редактор 16 книг по проблемам этнополитических процессов, в том числе «Этнополитический маятник», «Между империей и нацией», «Распутица. Полемические размышления о предопределенности пути России».

В 2004 г. награжден золотой медалью международного фонда «Толерантность». Многолетний член жюри премии им. М. ван дер Стула при Верховном комиссаре ОБСЕ по делам меньшинств.

Сергей Юрьевич Федюнин – выпускник НИУ «Высшая школа экономики», магистр политологии, докторант Центра европейских и евразийских исследований (Centre de recherches Europes-Eurasie, CREE) Национального института восточных языков и цивилизаций (Institut national des langues et civilisations orientales, INALCO), Париж, Франция.

На протяжении всего XX и в начале XXI века происходило тестирование идеи нации как «великой солидарности граждан» (Э. Ренан). Неоднократно ставился вопрос: нужна ли нация настоящему веку, является ли она и сегодня условием «повседневного плебисцита»? Эти испытания шли в условиях почти непрерывных экспериментов радикального конструктивизма.

Первым в 1917 году был запущен большевистский эксперимент, который оказался разрушительным по отношению к идее гражданской нации с двух сторон: с внутренней, противопоставляя принципу гражданской солидарности классовую, пролетарскую солидарность, и с внешней – со стороны утопии мировой революции, которая должна была привести человечество к миру без государств и без наций, чтобы, как писал В. Маяковский, «без Россий, без Латвий, жить единым человечьим общежитьем». Несколько позже был опробован другой тоталитарный проект – «всемирного рейха» с глобальным доминированием «арийской расы». Понятно, что оба эти проекта во всем противостояли идее гражданской нации, а вместе с ней идеалам свободы и демократии. Поразительно другое: иная, либеральная утопия «конца истории» и всемирной победы либерально-демократического режима в качестве конечной точки культурной эволюции человечества, как выяснилось, не только приводит к вытеснению идеи нации доктриной «постнационального мира», но и оказывается разрушительной по отношению к демократии.

Книга Фрэнсиса Фукуямы «Конец истории и последний человек» (1992) была лишь вершиной айсберга и представляла собой полемически заостренное обобщение идей о победе либерально-демократического «учения», высказанных виднейшими представителями либеральной мысли (Р. Ароном, Д. Беллом, С. Липсетом и др.) во второй половине XX века. Радикальность этого манифеста оказалась опасной, а в чем-то и разрушительной для синтеза либерализма и демократии, прежде всего тем, что манифест «конца истории» проводил жесткий водораздел между старым и новым: между накопленным культурным капиталом, требующим дальнейшего освоения и весьма бережного развития, с одной стороны, и условиями новейшего времени, требующими перемен и обновления, – с другой.

Союз либерализма и демократии, как отмечали многие политические философы, – это весьма хрупкое историческое создание, сотканное из двух разных традиций: либеральной традиции Джона Локка, ориентированной на индивидуальные свободы, и демократической традиции Жан-Жака Руссо, исходящей из идеи верховенства коллективного народного суверенитета и гражданского равноправия [1] . В этом союзе изначально заложено противоречие, которое может быть сглажено (так и состоялся феномен либеральной демократии), а может быть усилено, и тогда неизбежен разрыв между двумя составляющими. После Второй мировой войны исторические события стали развиваться в направлении если и не полного разрыва, то заметного осложнения взаимоотношений либерализма и демократии. На наш взгляд, можно выделить три основных фактора растущего напряжения между ними: во-первых, радикализм общественной мысли, не опасавшейся задеть тонкие нити исторически сложившихся взаимоотношений и поэтому грешившей революционными экспериментами; во-вторых, объективное нарастание индивидуализма, которое все чаще вступало в противоречие с коллективизмом демократических институтов и национально-гражданским самосознанием как формой коллективной идентичности; в-третьих, рост культурного разнообразия обществ. Последнее обстоятельство оказалось самым серьезным вызовом как для демократии, так и для идеи нации.

Различие ценностей, множественность представлений об «общем благе» у носителей разных культур, казалось бы, ставит под сомнение базовые положения как классической теории демократии, так и гражданской теории нации. Прежде всего речь идет о размывании целостного образа «мы» и идеи «народа» как главного политического субъекта демократии (народовластия) и одновременно источника национального (народного) суверенитета. По мнению Шанталь Муфф, первым радикальное решение проблемы столкновения роста разнообразия с идеей демократии предложил Йозеф Шумпетер, утверждавший в своей в книге «Капитализм, социализм и демократия» (1947), что «с развитием массовой демократии народный суверенитет в том виде, как он понимался классической моделью демократии, перестал отвечать требованиям времени» [2] . Шумпетер предложил уделять меньше внимания коллективному субъекту и сосредоточиться на процедурной стороне демократии, обеспечении достоверности и надежности выборов, де-факто превращающих демократию из коллективного действия в соревнование групповых и индивидуальных интересов. Этим было положено начало новому научно-политическому направлению, получившему название «эмпирическая политическая теория». Развивая этот сугубо инструменталистский подход, Энтони Даунс, спустя десятилетие после упомянутой книги Шумпетера, выдвинул еще более радикальную идею о том, что плюрализм интересов и ценностей важнее,

чем сама идея «народа» [3] . При этом предлагалось отказаться еще от одной идеи, базовой как для классической теории демократии, так и для теории гражданской нации, а именно идеи поощрения участия граждан в принятии политических решений, поскольку, по мнению Даунса и других сторонников «эмпирического» подхода к демократии, это может иметь лишь негативные последствия для работы государственной системы. Стабильность и порядок в государстве, таким образом, могут и должны обеспечиваться компромиссом между разными интересами, а не иллюзорным национальным консенсусом относительно общего блага [4] .

В 1970-80-е годы история поставила эксперимент, позволяющий протестировать результаты полного отрыва либерализма от демократии при тотальном пренебрежении не только национальным консенсусом, но даже и малейшими проявлениями гражданского согласия. В сентябре 1973 года произошел военный переворот в Чили, в ходе которого был убит всенародно избранный президент Сальвадор Альенде, а многие его сторонники и отказавшиеся участвовать в путче офицеры были без суда расстреляны. К власти пришел генерал Аугусто Пиночет, который начал проводить либеральные реформы в экономике, опираясь на военную диктатуру в политике. Этот режим просуществовал 17 лет. Несмотря на то, что «авторитарный либерализм» до сих пор имеет некоторых приверженцев в кругах людей, называющих себя либералами (особенно среди их российской когорты), сам этот эксперимент отчетливо показал недопустимость отрыва либерализма как от демократии, так и от национального согласия. Уничтожая демократию, авторитарный экономический либерализм, как частный случай «авторитарной модернизации», не дает ни малейших гарантий и для реализации важнейшей либеральной ценности – обеспечения свободы и прав человека. Известный писатель и либеральный интеллектуал Марио Варгас Льоса указал на то, что попытки опереться на силу, террор и ограничение прав граждан для достижения благих целей в экономике прямо противоречат либеральному мировоззрению: «Мы, либералы, не считаем, что прекращение экономического популизма или обуздание инфляции представляет собой малейший прогресс для общества, если, несмотря на либерализацию цен, сокращение государственного финансирования и приватизацию государственной собственности, государство заставляет своих граждан жить в страхе. Нельзя во имя прогресса попирать права граждан. <…> Согласно либеральной доктрине, прогресс должен происходить одновременно в экономической, политической и культурной сфере» [5] .

XX век, помимо отрыва «узкого», экономического либерализма от демократии, демонстрировал и различные проявления демократии без признаков либерализма. Примером могут служить вкрапленные в современность патриархально-общинные и религиозные (типа исламских джамаатов) формы демократии, а также современные вариации архаичных родоплеменных демократий.

Уже в конце 1980-х годов в политической науке сформировалось стойкое отрицание сугубо инструменталистского подхода к демократии и утвердилось понимание того, что она, во-первых, не сводится к процедуре выборов, а во-вторых, неразрывно связана с идеями индивидуальных (либеральных) свобод, народного суверенитета и национального согласия. Для понимания важности последнего обстоятельства достаточно вспомнить, что сразу же после проведения выборов возникает важнейшая проблема признания легитимности их результата, которая требует именно национального консенсуса, поскольку какие-то группы интересов неминуемо оказываются в проигрыше. Значение такого консенсуса, предусматривающего готовность подчиниться невыгодному для тех или иных групп результату, особенно велико в тех случаях, когда общество после выборов раскалывается примерно на равные части, как это случилось после президентских выборов 2016 года в США. Повседневное функционирование демократической власти также нуждается в национальном согласии, прежде всего в таком элементе единства, как общегражданское (или по крайней мере преобладающее в обществе) доверие к демократическим институтам, без которого неизбежно развивается кризис легитимности власти. Эмпирические исследования, да и практический опыт, показывают, что доверие к институтам лучше всего формируется в обществах, поощряющих такие атрибуты гражданской нации, как политическое участие граждан и гражданский контроль за деятельностью властей.

Как отмечает Ш. Муфф, к концу XX века идею соединения либерализма и демократии на основе признания народного суверенитета поддерживали как либеральные обществоведы, так и большинство левых интеллектуалов из числа постмарксистов. Эта идея нашла отражение в так называемой концепции делиберативной демократии. Характеризуя теоретиков этого направления, Муфф заявляет, что «они не стремятся отказаться от либерализма, а хотят вернуть ему моральную составляющую и установить тесную связь между либеральными ценностями и демократией. <…> Они предлагают заново сформулировать демократический принцип народного суверенитета таким образом, чтобы устранить опасность, которую он мог бы представлять для либеральных ценностей» [6] . В этой формуле «вернуть либерализму моральную составляющую», предполагающей преодоление элитарности либеральных концепций в политической науке и их твердую ориентацию на приоритет народовластия, отражен пафос и нашего исследования.