Нация. Грехопадение. Том второй

Заканчивался октябрь 1988 года.

В Красноярске-26 осенние дни становились всё короче и короче, а ночи – длиннее и холоднее. Заморозки давали о себе знать почти каждую ночь, не только насыщая прохладой атмосферный воздух, но и сковывая первый выпавший снег, лежащий повсюду. В этой поздней осенней атмосфере особенно грустным казался лес. Утратив свою звучную нежность цветовых аккордов – багрянец, золото и бронзу, – он тем не менее всё ещё привлекал к себе своей поэтической сущностью, драгоценным чувством целостности жизни, чистотой и естественным движением. Радуя всё вокруг своей обитаемой формой с её симметриями и асимметриями, пропорциями и диспропорциями как непостижимым принципом и основой всей нашей жизни, он словно хотел «насквозь очеловечить» людей, заразить

Солнце светило, но уже не по-летнему. От этого чувствовались безудержная грусть и тоска. Обложные серые облака напористо плыли по небу как гигантские парусники, то и дело затеняя пространство между солнцем и землёй. От этой хмурой «затенённости» сразу становилось холодно и зябко. Сопровождаемые холодным ветром, они неслись, спешили куда-то вдаль, в неведомое пространство, словно где-то их ждут. Глядя на них, можно было найти что-то родственное, что-то подлинное с человеком, который, к сожалению, только в трагический момент «уравнивается» с природой, имея порой подлинное сходство.

Таёжные птицы, сбиваясь в небольшие стайки, без всякого пения, с шумом перелетали с дерева на дерево, находя в этом какой-то свой скрытый смысл, возможно, в поисках чего-то нового и необычного, того, что их манило и привлекало. Несмотря на такое разнообразие природы, всё было подвластно красоте, очарованию и неповторимости осенней поры, благодаря которой ощущалось не только желание жить, но и что-то иное, таинственное, что тревожило душу, исполненную заботой о будущем.

Было уже поздно, около полуночи. Егор Сомов сидел молча за кухонным столом в своей городской квартире и увлечённо просматривал журнал «Огонёк», или, как его ещё называли в народе, «глашатай перестроечной свободы». Это был сорок первый номер еженедельного выпуска за октябрь 1988 года. На кухне было тепло и уютно. Нельзя сказать, что это было его любимым местом, но именно за кухонным столом ему было удобно работать и просматривать между делом периодические издания – газеты, журналы и прочую литературу, среди которой, кстати, уже не было «Комсомолки»: в этой газете Егор полностью разочаровался, особенно после того, как она «полно осветила» аварию на ЧАЭС. К тому же из этой газеты полностью исчезли искомые привлекающие своей патриотичностью мысли авторов. Одним словом, что-то было в ней не так, а вникать глубоко в эти размышления и анализировать, что да как, ему не хотелось. Подумал и решил для себя, что эта газета больше не интересна. Тем более что пресса изобиловала: складывалось такое ощущение, что новые газеты и журналы рождались со скоростью света, так было их много. Порой возникала мысль, что издатели хотят наводнить рынок какой-то «сенсационной» литературой, вдруг взявшейся ниоткуда. С книгами, правда, положение было похуже, поскольку хорошую классическую литературу всё чаще стали заменять не только детективами, фантастикой, но и дешёвыми женскими романами. Получилось, к сожалению, так: где делом не руководят, там бумаги верховодят.

Сомову в этом плане было легче: под рукой всегда были художественные книги, в том числе и по философии, которые он перечитывал по нескольку раз, и, конечно же, книга Булгакова «Мастер и Маргарита». Та самая, которую дал ему в своё время почитать Юра Астапенко, погибший во время аварии на станции. И хотя прошло много времени, книга прижилась, став не только дорогой памятью о коллеге, но и новым членом его семьи. И это не просто слова: за прошедшие два года Егор очень часто возвращался к ней, находя для себя каждый раз что-то новое, увлекательное.

В эти ночные часы Наталья и Лиза уже спали. С момента пребывания в Красноярске-26, Лиза чувствовала себя значительно лучше, и это радовало родителей. Но занятия в школе, к сожалению, сказывались на её здоровье: часто уставала, и эта усталость (как говорили врачи) провоцировала разного рода недомогания, выявить которые было слишком сложно. С этим фактом, конечно, мириться совсем не хотелось, поэтому постоянно искали разного рода компромиссы. Какого-то особого графика для её режима не было, а вот спать укладывали пораньше, зная, что сон лечит, причём, как хороший доктор, восстанавливая жизненные и биологические ресурсы. Наталья как педагог прекрасно знала многие тонкости этого непростого дела, как и то, что ребёнок в состоянии бодрости тонко реагирует на все происходящие процессы; особенно в этом плане подвержена нагрузке центральная нервная система, которая постоянно находится в состоянии деятельности. Поэтому, естественно, к вечеру ребёнок не только был возбуждён, но и подвержен отрицательной энергии. Сон в этом случае не только благоприятствовал Лизе, но и помогал восстановлению жизненных ресурсов. Надо сказать, что в этом отношении Егор и Наталья были не только требовательны к дочери, чтобы соблюдать тот или иной режим, но и строги, в первую очередь к себе, чтобы не уходить от намеченных целей, направленных на выздоровление Лизы. И результат их радовал.

Временами, не спеша перелистывая страницы журнала «Огонёк», Егор отвлекался от чтения и о чём-то размышлял. Думал ли он о работе, семье, стране или о чём-то другом – неизвестно. Но в этих думах что-то волновало его, что-то беспокоило. Взгляд то останавливался, то с новой силой устремлялся в текст, находя в строках то, что могло бы его заинтересовать. Подобно разговорному языку, читая, Сомов чувственно проникал в окружающую действительность. Чувствовалось, что иногда его сердце просто выпрыгивало из груди – настолько, видимо, поражали его новые набирающие силу ветры перемен. Это касалось всех сфер общественной жизни: политики, науки, культуры и так далее, где наиболее смелые представители этих направлений начали быстро нащупывать «границы дозволенного». Из всего того, что было прочитано только за последние два-три месяца, он узнал о том, что не могло присниться и во сне, о чём и не подозревал. И всё потому, что с самого детства вбивали в мозги людям уверенность в великом могуществе Советского государства, а оказывается, только сейчас, благодаря перестройке и гласности, он узнал о том, что это пустые и насквозь лживые слова. Сеять мифы, как оказалось, значительно легче и проще, чем что-то делать для народа. И, что самое страшное, со всем этим предстояло жить.

В «Огоньке» его заинтересовало интервью с академиком Татьяной Ивановной Заславской «Народ безмолвствует».

«Какое общество – такая и наука, – читал он. – В 50-60-х годах чиновники установили, какой должна быть та или иная наука. Решение выйти за пределы этого круга решительно пресекалось. Идеологи преследовали “еретиков”, требовали, чтобы те отреклись от своей научной веры. Те, кто не отрекался, погибали».

«Да, как всё же мы мало знаем, – закрывая и откладывая в сторону журнал, подумал он, – а ведь всё могло быть иначе».

Приподнявшись со стула и подойдя к окну, он был вновь увлечён воспоминаниями: точно так же он стоял в своей квартире у окна, но только в Припяти, в ночь с 26 на 27 апреля 1986 года. Глядя вдаль, он вновь вспомнил катастрофу на Чернобыльской АЭС и всё то, что было связано с этим событием.

«Нужно быть большим изобретателем от литературы или фантастом, – подумал он в этот момент, – чтобы придумать такой “сценарий”. Или на худой конец нужно обладать каким-то нечеловеческим прозрением, чтобы набраться смелости высказать эту мысль кому бы то ни было, так как в её очевидность вряд ли кто-то бы поверил, слишком жестокой и бесчеловечной она была. Но это было. И всё благодаря той системе, той закрытости и консерватизму чиновников и учёных, которые не желали, да и не желают по-новому жить и мыслить. А что может быть опаснее этой тенденции? Вот и не прислушайся к словам Горбачёва! Об этом, кстати, Горбачёв говорил и в Красноярске, будучи с визитом 12 сентября. “Перестройка нужна, – вспомнил он слова генсека, – но, к сожалению, начальство плохо перестраивается, и всё остаётся по-прежнему. Куда ни глянь – всюду перекосы”».

Все эти запутанные мысли всё сильнее и сильнее входили в жизнь Сомова, а понять и принять их было для него очень непросто.

Постояв несколько минут у окна, он вновь сел за стол и, закрыв глаза, сосредоточился на каких-то своих, понятных только ему мыслях. Затем протянул руку и взял со стола небольшую папку, где лежали вырезки из газет и журналов (не часто, но иногда Егор вырезал интересные, как ему казалось, газетные и журнальные статьи). Немного полистав это богатство, он непроизвольно, можно сказать случайно кинул беглый взгляд на вырезку из газеты «Советская Россия» от 13 марта 1988 года, где была напечатана статья преподавателя Ленинградского технологического института имени Ленсовета Нины Андреевой. Статья называлась «Не могу поступаться принципами». К этой статье скрепкой была прикреплена вырезка из газеты «Правда» от 5 апреля 1988 года, в которой была напечатана статья главного вдохновителя и идеолога перестройки А. Н. Яковлева «Принципы перестройки: революционность мышления и действий», рождённая автором как ответ Нине Андреевой на её перестроечные взгляды. Егор часто перечитывал, сравнивал эти две статьи, чтобы глубже в них разобраться, анализируя разные точки зрения на происходящие процессы. Проще говоря, они были противоположными полюсами: Андреева (химик по образованию) говорит об осторожности и неспешности этого процесса, о том, чтобы не смешать с грязью наше прошлое и настоящее, а Яковлев настаивает на большей решимости, на большей революционности перестройки, где должно быть больше гласности, больше демократии, больше социализма, где не должно быть запретных тем. «Все издательства, – вспомнил Егор слова Яковлева, – должны сами осознавать ответственность, что публиковать, что обнародовать, а что нет». Все эти расхождения не укладывались в его голове: «Вроде делаем общее дело, – думал он, – а подходим к этому почему-то с разных позиций». Не знаю, что его заинтересовало на этот раз, но он вновь погрузился в эти статьи, пытаясь, видимо, всё глубже и глубже разобраться в этих перестроечных процессах.

Вот уже два года Егор жил со своей семьёй в далёкой Сибири в небольшом режимном городе Красноярске-26, что в сорока километрах от столицы Красноярского края города Красноярска. Решение уехать в этот далёкий край после аварии на Чернобыльской АЭС семья Сомовых приняла не сразу, а после долгих споров и размышлений ввиду того, что после аварии на станции началось сокращение и увольнение сотрудников. Такая необходимость была вызвана тем, что четвёртый блок был разрушен полностью, а третий, где работал Сомов, подлежал длительной реконструкции. Чтобы помочь специалистам с трудоустройством и жильём, руководством станции было предложено Сомову несколько вариантов нового места работы, в том числе и Красноярск-26. Зная хорошие отзывы об этом городе, Егор принял решение ехать в Сибирь, где он должен был продолжить работу инженером турбинного оборудования.