Над Курской дугой
Шрифт:
Иваненков и Гришу спросил, какой видит при посадке землю. Потом, отпустив летчиков, решил слетать сам.
Прежде чем идти к самолету, Иван Алексеевич издал тяжелый вздох. «Неужели опасается за полет?» — подумал я и, когда он попросил рассказать об особенностях посадки на снег, мне стало ясно: его действительно беспокоит это обстоятельство.
После возвращения из госпиталя Иван Алексеевич уже не раз поднимался в воздух. Полеты не отличались чистотой, замечалось много погрешностей. Чувствовался перерыв. Иваненков только перед войной кончил военную школу и в мирное время не успел
Иван Алексеевич сразу приуныл. На чувственном лице выразилась растерянность. Я сначала не знал, чем это объяснить, потом подумал: «Не задел ли своим советом самолюбие командира эскадрильи?» Иваненков, очевидно, понял мое замешательство и, кусая губы, сказал:
— Понимаешь, зрение что-то стало неважное. А этот паршивый снег скрадывает землю.
У Ивана Алексеевича дело могло кончиться плохо. Летать и воевать можно с дефектами позвоночника, ног, рук. А вот с плохим зрением истребителем быть невозможно: легко станешь мишенью для врага. Хотелось предупредить Иваненкова, но тревожило, что мой совет только больше обеспокоит его.
Взлетел он нормально. Я стоял у посадочного «Т» с заряженной ракетницей и ждал. Полет по кругу делал уверенно, как и положено боевому летчику. «Может, излишне опасается?»
Пушистый, мягкий снег толстым слоем покрыл землю. Аэродром в лучах морозного ослепительного солнца сверкал накатанной белизной. Глаз терял глубинное представление. Я летал утром, и не так просто было сесть: белизна мешала определять расстояние до земли. Теперь на посадочной полосе разбросаны хвойные ветки, они позволяют «зацепиться» за землю и лучше ощутить высоту.
Вот Иван Алексеевич уже планирует на посадку. Расчет точный. Все идет хорошо. Ракетница на всякий случай у меня наготове. Сумею вовремя предупредить об ошибке. Самолет полого приближается к земле. И-16 чуть поднимает широкий лоб, снижение замедляется, машина принимает горизонтальное положение и устойчиво несется на высоте около метра. Потом, теряя скорость, начинает все больше и больше задирать нос и взмывать. Это уже плохо.
«Придержи взмывание самолета», — хочется крикнуть Иваненкову, но он, видимо, не чувствует своей ошибки и ручку все больше тянет на себя. Дальше такие действия опасны: машина потеряет скорость и ударится о землю.
Я хочу дать ракету… Как назло — осечка. Скорей перезарядить! Поздно: машина падает.
Разобьется?
Но все кончилось благополучно. Летчик почувствовал опасность и дал газ. Сила мотора и снег смягчили удар колес о мерзлую землю.
Иваненков, усвоив особенности посадки на снег, сделал еще несколько полетов по кругу. Довольный и веселый, пошутил:
— Ох и нагнал же я на вас страху да вроде и сам струхнул…
Если человек смеется над своими оплошностями, значит, все в порядке.
Наблюдая с земли, принимаем от летчиков зачеты по технике пилотирования. Видимость, как говорят* миллион — лучше и не может быть.
Зима
— Эх и денек же сегодня! — торжествует командир звена Мелашенко, глядя на отличную посадку своего летчика. Он радуется, конечно, не погоде, а успехам звена. Иваненков понимает это и одергивает его:
— Ты, Архип, подожди нос задирать. У твоего Гриши есть сдвиги, но повозиться с ним еще много придется.
— Учту, товарищ командир.
— Завтра проведи с ним учебный бой в паре и сходи по маршруту. А сейчас заступай звеном на боевое дежурство.
Пока летчики сменялись и готовились к зачетам, грузно выруливал на старт Пе-2. Я вижу бортовой номер и говорю Иваненкову:
— Наверно, летит мой знакомый капитан Мартьянов, Георгий Алексеевич. С ним вместе учились в академии. Ох и здоров детина.
— Я смотрю, бомберы и разведчики как на подбор, крупный народ, — замечает Иван Алексеевич. — Чтобы такими громадинами управлять, нужно иметь порядочную силу…
Двухмоторная машина из разведывательного полка, базирующегося на нашем же аэродроме, остановилась на самом краю взлетной полосы. Самолет, как бы отдыхая от несвойственного ему земного путешествия, с полминуты стоял спокойно. Потом, словно отдышавшись, набрался сил, грозно, предупредительно прорычал одним мотором, другим и снова стих. Диски вращающихся винтов серебром блестели на солнце.
— Что он там долго путается, не взлетает? — не выдержал Иван Алексеевич с тем неуважением, какое проскальзывает иногда у истребителей к медлительным бомбардировщикам.
— Моторы прогревал, а теперь смотрит на приборы. Они на разведку часто с бомбами ходят. Самолет тяжелый, на взлете бежит долго, чуть что — и аэродрома не хватит…
Разведчик, набирая обороты, загудел моторами. Машина медленно, как бы переваливаясь с ноги на ногу, тронулась и, постепенно увеличивая скорость, устремилась вперед. Снежные буруны широкой полосой расстилались позади. Пробежав почти весь аэродром, самолет грузно оторвался от земли и, еле держась в воздухе, поплыл над лесной вырубкой, специально сделанной для безопасности взлета.
— Да-а, — грустно протянул Иваненков. — Тяжело такой махине взлетать по снегу. Если чуть чихнет один из моторов — пиши пропало.
Зафыркал, затрещал мотор и на стоянке нашей эскадрильи. Через несколько секунд он уже выл сухим металлическим голосом и, взяв самую высокую ноту, вдруг оборвался. Потом снова по нарастающей пронесся протяжный гул, и из леса, упруго подпрыгивая, выскочил И-16. Не пробежав и четверти аэродрома с тем легким и стремительным изяществом, какое доступно только маленьким, вертким птицам, истребитель взмыл вверх. Один круг над аэродромом — и он уже на высоте 3000 метров. Сделав по виражу вправо и влево, летчик убавил обороты мотора и погасил скорость. Теперь, казалось, машина не летела, а висела в воздухе. Потом, крутясь вокруг своей продольной оси, начала штопорить. Сделав четыре витка, самолет замер и пошел в пикирование. Затем легко взмыл вверх, сделав петлю, и тут же без передышки — иммельман, переворот, горку градусов под восемьдесят, поворот через крыло, спираль, и пошел на посадку.