Над Москвою небо чистое

Семенихин Геннадий Александрович

– Ух ты! – зло заметил Боркун. – Уже и оркестрик из каких-то продажных дворняг смонтировали!

– Парочку бы «эрэсов» в ту радиостанцию, – прибавил Алеша Стрельцов.

Звуки марша оборвались, и несколько секунд эфир настороженно потрескивал. Затем тот же суховатый голос громко произнес:

– Стихи Александра Блока читает учительница первой Волоколамской женской гимназии госпожа Валентина Сергеевна Боркун.

Бублейников, прильнувший к шкале радиоприемника лицом, отпрянул от «ее, словно ожегся, и оглянулся на майора. В одну и ту же минуту перевели свои взгляды на комэска и Воронов, и Стрельцов, и Султан-хан.

Боркун,

собравшийся было подняться, вдруг медленно и тяжело осел на нары; его длинные большие руки бессильно и ненужно обвисли вдоль туловища, как у человека, «а которого внезапно обрушили непосильную, придавившую его к земле ношу. Он сделал усилие – медленно встал на ноги и шагнул в освещенный круг, все еще надеясь, что ослышался, что это подумалось только ему одному, этого больше никто, никто не слышал. А из радиоприемника несся до боли знакомый голос, интонации и колебания которого он так хорошо знал на намять.

Под насыпью, во рву некошеном, Лежит и смотрит, как живая, В цветном платке, на косы брошенном, Красивая и молодая.

И он видел ее, Валю: и бледное продолговатое личико с остреньким подбородком, и ямочки на щеках, и серые мечтательные глаза, чуть поднятые ввысь.

Да, это она читала там, в близком и безжалостно отдаленном Волоколамске, это о ней объявил страшный невидимый человек, говоривший на русском языке о «новом порядке». Да, это было так. И все-таки он еще оглядывался с последней надеждой, ловил удивленные взгляды товарищей.

– Ребята… – пересохшим голосом выдавил он, когда по радио уже кто-то с надрывом пел лещенковскую «Татьяну», – ребята, вы тоже слышали?.. А?

Воронов угрюмо отвел глаза в сторону, носком унта стал царапать дощатый пол землянки.

– Слышали, командир.

И эти два слова, как набат в темной ночи, нещадно стегнули Василия Боркуна. Схватив с нар шлемофон, с непокрытой головой бросился он прочь из землянки. Его тяжелые подкованные сапоги громко, с отчаянием простучали по ступенькам лестницы.

Когда он выбежал, гнетущая тишина установилась в землянке. Бублейников молча выключил радиоприемник, лейтенант Ипатьев чинил карандаш, и было слышно, как с шелестом срезает перочинный нож деревянную стружку. Внезапно Султан-хан ударом ноги опракннул табуретку с шахматной доской, скверно выругался и выбежал из землянки вслед за Воркуном.

– Вася! Шайтан тебя забери, Вася! – услышали все его яростный голос, потом дверь захлопнулась, и вновь стало тихо.

Султан-хан бежал по осенней земле, схваченной первым вечерним заморозком. В угасающем свете короткого дня пламенели стволы редкого березняка, и черная фигура Василия, метнувшаяся к «им, показалась горцу неестественно большой. Он увидел, как Боркун углубился в рощицу и там упал на землю, обхватив руками тонкий березовый ствол. Когда Султан-хан подбежал, тело Василия сотрясалось от глухих рыданий. Жесткой щекой он прижался к мокрой коре, будто ей, этой красивой, стройной березке, хотел выплакать свое огромное горе. Он слышал шаги, слышал шумное дыхание горца, опустившегося рядом на колени, он знал, что в минуту большой тоски и отчаяния только этот единственный человек мог оказаться рядом.

– Султан, меня сбили, – прошептал Василий, – сбили, Султан.

Горец нерешительно тронул его за широкое плечо, с мукой в голосе выдавил:

– Зачем так, Вася… Не надо так, Вася, Конь и тот может подвести в бою джигита.

– Ой, Султан, под корень меня срубили, – сдавленно выкрикнул Боркун, – как я ей верил, как верил! Да я бы за нее всю свою жизнь по кусочкам, без остатка… А она! Госпожа Боркун… госпожа! – выкрикнул он и поднял к осеннему низкому небу два огромных кулака, будто мог этим кого-то покарать.

Утром Демидов вместе с Петельниковым составлял боевой расчет на очередные вылеты. На белом ватманском листе он рисовал жирными линиями знаки, напоминающие отчасти букву «Т», отчасти самолет, и писал над ним фамилии летчиков. Был он мрачным и малоразговорчивым в это осеннее утро, даже прихрамывал гораздо заметнее.

Его угнетали фронтовые новости: из штаба фронта только что позвонили и передали, что под Дмитровом противнику удалось несколько продвинуться, а его подвижные группы ведут бои почти под самой Яхромой, и, кроме того, Демидова сильно опечалило известие, что жена командира эскадрильи Боркуна оказалась предательницей и вчера выступала по фашистскому радио. Демидов вспоминал тихую беленькую Валю, ее неторопливую, всегда спокойную речь, внимательный, изучающий взгляд светло-серых глаз, которые она никогда не отводила от собеседника. «Черт знает что! – думал Демидов. – Ведь комсомолкой была, до концов ногтей наша, советская, а вот… Запугали ее, что ли, немцы до такой степени?..»

Когда над одним из знаков, обозначающих на ватманском листе самолет, он выводил фамилию Боркуна, легкая тень легла на бумагу, и Демидов услышал ломкий испуганный голос:

– Товарищ полковник, неужели вы и его запланировали в полет?

– Кого «его»? – сердито переспросил Демидов и, подняв голову, увидел рядом с собой аккуратный пробор майора Стукалова.

– Боркуна, товарищ полковник.

– А почему бы и нет? – хмыкнул полковник. – На то Боркун и летчик, чтобы его в боевой полет планировать.

Стукалов сделал рукой вокруг своего гладко выбритого лица такое движение, словно хотел собрать в горсть несуществующую бороду.

– Но разве вы ничего не слышали?

– А что именно?

– Жена майора Боркуна – предательница. Она выступала вчера по одной из фашистских радиостанций, читала какие-то там куплеты.

– Не куплеты, а стихи Блока, хорошего поэта, – хмуро уточнил Демидов.

– Может, и Блока, – охотно согласился Стукалов, – какое это имеет значение. Важен сам по себе факт. Жена командира эскадрильи – предательница, а вы его планируете в полет. А что, если майор Боркун, как это любят говорить летчики, немножечко довернет и сядет на один из фашистских аэродромов в районе Волоколамска? Ведь он же безумно ее любит.

Демидов оглядел с ног до головы невысокую фигуру майора Стукалова, хотел заглянуть ему в глаза, но глаза следователя за выпуклыми стеклами роговых очков побежали куда-то в сторону. На рябоватом лице командира полка шевельнулась усмешка.

– Успокойтесь, товарищ майор. Действительно, Боркун любил ее. Что верно, то верно. Но едва ли на нашей советской земле найдется сейчас человек, который ненавидит эту предательницу больше, чем ее бывший муж летчик Боркун.

Стукалов с чувством превосходства передернул плечами.