Над рекой
Шрифт:
Он охотился всю ночь: прочесывая вырубку и близлежащие окрестности, обнаружил и съел двух лесных мышей и целую пригоршню жуков и других насекомых. Он уяснил, что тугие завитушки подрастающих папоротников были полны живности, пришедшейся ему по вкусу больше, чем почки и лишайники. Отупляющий холод удалось отогнать, он мог теперь передвигаться свободнее, рассуждать более здраво, но вот жажда постепенно стала вновь овладевать им.
Из смутных воспоминаний, оставшихся у него о покинутом мире, в памяти всплыл звук журчащей воды. Вода должна утолять жажду. Он слышал этот звук, доносящийся сквозь туман, где-то внизу, под горой. Вода плескалась на камнях-голышах, журчала и бормотала, проходя через туннели, образованные корнями деревьев
Вода вырывалась на свободу у основания высокой каменной стены и, отдохнув немного в чистой заводи под отвесным обрывом, убегала по мшистым валунам, крутилась и вертелась, ужом выскальзывала поверх плоских камней, ныряя в расщелины, заворачиваясь в маленькие сверкающие водовороты, и снова исчезала под перепутанными корнями и стволами упавших деревьев, выходила из-под них еще более полноводной и стремительной, мчалась к последнему утесу и оттуда уже срывалась в долину каскадом сияющих брызг вниз, в долину. Он увидел эту картину и остановился.
Над водой висела пелена черного пара, который, причудливо извиваясь, вкручивался в светящийся туман, висевший над лесом и подножием деревьев. Там, где ручей замедлял свое течение в тихой заводи, слой черных испарений был не так густ, там лунный свет просачивался сквозь него и отражался, сверкая лучами в гладкой поверхности воды, но там, где поток пробивал дорогу среди камней и переплетенных корней деревьев, там он был густ, непроницаем и безнадежен.
Он беспокойно облизнул губы шершавым распухшим языком и осторожно двинулся вперед. Его снова охватила промозглая сырость, притупляющая все чувства и оглушающая неустанно работающий в лунном свете мозг. Вода должна утолять жажду - это он неизвестными путями как-то ухитрился запомнить, а эта сияющая поющая штука и была водой. У основания каменного утеса, обрывисто спускавшегося к воде, черный туман был прозрачен. Он наклонился и погрузил сложенные ковшиком ладони в воду.
Когда над его руками сошелся черный туман, из них ушли все ощущения. Холод - одуряющий, нестерпимый холод - словно кислотой разъел его плоть и кости. Туман высасывал из него все тепло, лишал его сил, почерпнутых из жемчужного лунного света и из теплой крови совы. Он судорожно выпрямился и, обессиленный, упал бесформенной кучей на берегу ручья.
Так он пролежал довольно долго. Мало-помалу лучи лунного света привели его в чувство. Постепенно он стал ощущать, что из мускулов потихоньку уходит окаменелость, что он в состоянии передвигать ногами и шевелить пальцами. Он подтянул ноги к животу и с трудом встал, опираясь о стену утеса. Он посмотрел горящими глазами на воду и почувствовал, что у него перехватило глотку и кишки снова сводит голодная судорога. Вода для него означала смерть. Черный туман, висевший над проточной водой, оказался смертоносным, лишающим жизненных сил любого, кто к нему прикоснется. Предостерегающий знак: смертельно опасно! Л кровь, кровь свежая, жгучая, сияющая, это была жизнь!
Что-то затопотало в тени под утесом: по хорошо проторенной тропинке вразвалочку шествовал комок горящих в темноте иголок: дикобраз отправился на водопой. Он почуял в дикобразе живое существо, и в животе у него все перевернулось от голода, но между ним и этим теплокровным стоял непреодолимый барьер, черный барьер протоки. А странное создание непостижимым образом преодолело эту преграду в самом узком месте и безбоязненно погромыхивало вверх по тропе, прямо к нему в руки.
Он убил. Лицо его и тело были истыканы иголками, прежде чем опрометчивое существо было мертво, но онемевшими руками он разорвал маленькое тельце и напился горячей живительной крови, которая возвратила ему жизнь и тепло, отнятые у него черным туманом. Выяснилось, что кровь единственно достойная в этом мире вещь, только в ней он и нуждался. Тогда он бросил бессильно раскинувшиеся обескровленные останки дикобраза оземь и повернул обратно в лес.
Оказывается, вода у подножия горы была везде: тут и там черные полосы ее исчерчивали светящуюся почву в лесу. А крови тут он так и не смог найти, поэтому пришлось взбираться все выше и выше, на вершину хребта, по возможности обходя источники, из которых била вода.
Вставало солнце, жгучий золотой свет солнечных лучей был настоящим бедствием для его бледной кожи: он иссушал ее, вызывал в горле нестерпимую резь. Ему пришлось искать убежища в тени пещеры. Кровь бы утолила эту жестокую жажду, от которой он сейчас страдал, она бы согрела его от холода, который немедленно заключил его, в свои цепкие объятия, как только он скрылся во мраке пещеры. Почки, растительная пища, да, все это может немного согреть, но они не утоляют жажду и не помогают преодолевать муки голода. Кровь... Где взять кровь?
Наступила другая ночь, долгожданная ночь, когда он стоял на каменном отроге горы, подставляя тело яркому свету восходящей луны, и смотрел на весь подлунный серебристый мир. Внизу река и долина, а рядом вздымались горы опушенные светом растущих на них деревьев, укрытые мерцающим туманом, из которого торчали черные вершины, отчетливо вырисовывавшиеся на фоне серебристых облаков. Он мог видеть; как с вершин текут горные водяные потоки, подобно черным траурным лентам, разбегаясь и сливаясь воедино, все бегут вниз, к реке в долине, неумолчно бормочущей и укрытой черным паром.
Долина полна жизни: там есть растительная пища, над которой парит белая дымка света, перемешиваясь в кипящем до краев вареве лунного света, образуя жемчужную взвесь, живописно разделенную черными холодными лентами и стенами реки и ее притоков. Там были и другие источники животворного света: созвездия электрических огоньков, разбросанных среди серебристых лужаек и полей. Больше всего желтых точек скопилось у устья долины, где горы широко расступались, ближе к истокам реки они становились более редкими, а у него под ногами внизу долины горел один-единственный огонек.
Он стоял, купаясь в волнах лунного света своим мертвенно-бледным телом, и смотрел на эту золотистую искорку. Он знал, что в его прежней жизни с этим огоньком было связано что-то очень важное, что-то такое, что он должен был припомнить - и не мог. Что-то влекущее таилось в том далеком огоньке, какая-то невидимая нить была протянута через бледно-серебристое пространство от огонька к нему, притягивая к себе.
Весь следующий день он провел, отлеживаясь под трухлявым бревном на полпути вниз с горы. Как только взошла луна, он снова тронулся в путь и вскоре набрел на раненую самку оленя, придавленную упавшим деревом, со сломанным хребтом. Он разорвал зубами ее горло и пил дымящуюся кровь, вливавшую тепло и жизнь в его тело, пробуждая его от полусонного существования к активности и полному сознанию. Холод ушел, и теперь он был уверен, что пальцы его излучают собственный свет. Теперь он по-настоящему ожил!
Он пошел дальше по отрогу горы и к рассвету пришел на берег реки. Чернота стояла непроницаемой стеной, скрывая от взгляда противоположный берег. Сквозь туман он слышал шорох воды по гравию, клокотание водоворотов и бормотание стремнин. Эти звуки заставляли страдать от жажды, мучили и тревожили все его существо, но он благоразумно ретировался обратно в лес, потому что небо на востоке начало светлеть.
Когда луна поднялась в четвертый для него раз, он не смог отыскать для себя никакой пищи. Лучи лунного света снова вывели его из леса на берег реки в том месте, где она запруживалась и растекалась в широкую спокойную заводь, где туман был реже всего, где над зеркальной поверхностью воды он мог видеть отсвет желтой лампы в доме, который привел его' сюда с горы.