Над тёмной площадью
Шрифт:
Наши взоры устремились на него. Помню, я тогда почувствовал вместе с усталостью странное чувство облегчения. Наконец-то вся история выплыла наружу. Не надо было больше врать. И малютка Пенджли мог, черт его побери, делать с нами все, что ему заблагорассудится.
Мы все воззрились на Хенча. Он стоял в дверях, его круглое личико горело, глаза светились фанатичным, безумным огнем. Взгляд его блуждал в пространстве, поверх наших голов. Затем, войдя в гостиную, он грузно плюхнулся на диван рядом с Пенджли и положил руку ему на колено.
— Ну хорошо, хорошо, — сказал ему Хенч доверительным тоном, — мы вовсе ничего не собираемся утаивать. Я хочу сказать, что мы не могли бы ничего утаить, даже если бы захотели. Ваш брат сегодня вечером пришел сюда и всех нас очень сильно оскорбил. И поэтому мы убили его, и мистер Буллер увез его куда-то в машине. Нам скрывать
— Он был убит — здесь? — спросил Пенджли, глядя на Осмунда.
— Да, здесь, — с жаром подтвердил Хенч. (Думаю, его раздражало то, что Пенджли на него совсем не смотрел.) — Вот на этом диване. И мы рады, что он сдох. Ему вообще не следовало родиться на свет.
Осмунд, казалось, оставался невозмутим. Подойдя к окну, он раздвинул шторы и стал смотреть на площадь. Затем, повернувшись к нам, сказал, обращаясь к Хелен:
— Предоставь нам самим с этим разбираться, Хелен. Ты ни к чему не причастна.
Она упрямо качнула головой:
— Нет, причастна.
Пенджли смотрел на Осмунда.
— Это правда?
— Да, — сказал Осмунд, — ваш брат получил то, чего заслуживал.
Тут вмешался Хенч:
— Знаю, что вы хотели это держать в тайне. Но вам бы это не удалось. Говорил же я вам, что не получится это скрыть. Знаю, что вы думаете. Вы думаете, что я повредился умом. Нет, совсем не повредился. Хочу сказать, что я такой же сумасшедший, как мы все, и притом уже очень давно. У меня многие годы было плохо с головой, если на то пошло, потому что меня терзало предчувствие. Я знал — что-то должно случиться. Я хочу сказать, что ваш брат был подлый, злой человек, мистер Пенджли, настоящий негодяй, и он думал, что все такие же подлые и злые, как он сам. Да, так он и думал. И так дальше продолжаться не могло. Это все должны понимать. Я хочу сказать, что нам просто надо объяснить людям, как это на самом деле получилось… Вот так… И люди только с облегчением вздохнут, узнав, что его больше нет на свете. Он заслужил такой конец… Да, да, в самом деле, говорю вам, заслужил… — Последние слова он бормотал уже еле слышно, потом затих, ушел в себя и принялся грызть ногти.
Тем временем я внимательно наблюдал за крошкой Пенджли. В результате мне стало ясно одно: он знал, все это время знал, что с его братом что-то случилось, но это его ничуть не огорчало. На его невинной физиономии не было ни следа отчаяния или негодования, она оставалась такой же розовой и гладкой, как кусок мыла. Все его внимание было обращено на Осмунда.
— Вот оно что, — сказал он словно про себя и затем обратился к Осмунду: — Вы не могли бы мне рассказать, если это правда, как все произошло? Полагаю, я вправе задать подобный вопрос.
До тех пор я еще не знал, как поведет себя Осмунд. Ведь он мог все отрицать, объявить Хенча припадочным и ненормальным и вышвырнуть Пенджли из квартиры. Я был готов ему помогать и всячески в этом способствовать. Но он решил иначе. Он стоял рядом с Хелен, и я видел, как он, набрав побольше воздуха в свою могучую грудь, выдохнул. Это было как вздох облегчения, оттого что ему наконец-то не придется больше лгать.
— Да, — спокойно произнес он, — вы должны услышать, что случилось. А дальше посмотрим. Вот как это было. Ваш брат, если он действительно доводился вам родным братом, как я вам уже сказал, написал нам письмо, в котором просил о встрече с нами. Мы имели к нему претензии и хотели задать ему несколько вопросов, потому и пригласили его сюда. Вполне естественно, нас очень интересовало, как он ответит, но уверяю вас, до его появления здесь у нас не было и в мыслях причинять ему зло. Единственное, чего мы хотели, чтобы он объяснил, почему он так с нами обошелся, что было причиной его скверного поступка. Я хочу, чтобы вы поняли, — продолжал он очень серьезно, — мы не собирались оправдывать себя и ту безобразную выходку, из-за которой мы оказались в тюрьме. Прошу вас, поймите это. Мы все трое меньше всего думали об этом, но нам надо было знать, зачем он тогда вмешался. Насколько я могу судить, никто из нас не сделал ему никакой гадости. И он пришел. Пришел и стал с нами говорить. Мне не хотелось бы оскорблять ваши родственные чувства, мистер Пенджли, но очень скоро нам стало очевидно следующее: ваш брат, видимо, счел, что мы у него в кармане и, следовательно, он волен распоряжаться нами по своему усмотрению. Это было оскорбительно. А далее, когда он объяснил нам подробнее, что от нас требовалось, — а в его замыслы входило вовлечь нас в разработанные им планы шантажа с целью вымогательства,
Наступила долгая пауза. Все молчали. Никто не шевелился.
Наконец Джозеф Пенджли прочистил горло, снял с носа очки в черепаховой оправе и протер стекла ослепительно чистым носовым платком.
Он кивнул:
— Значит, так закончил свою жизнь мой дорогой братец. Я должен вам сразу признаться, что для меня это большое облегчение. Я его просто ненавидел.
Хелен тихонько вскрикнула. Осмунд, повернувшись ко мне, удивленно посмотрел мне в глаза. Я переспросил:
— Вы? Ненавидели его?
— Да, с детства. Когда мы еще были маленькими мальчиками. Он имел привычку раздевать меня догола и после этого заставлял меня целый час стоять в ведре с ледяной водой. Да, я ненавидел его и сам бы с радостью его прикончил, если бы мне хватило храбрости. Я, конечно, все делал, чтобы держаться от него подальше. И вдруг сегодня днем он появился у меня в квартирке. Заставил угостить его обедом и сказал, что вечером идет к вам, и вынудил пообещать, что между девятью и десятью вечера я приду сюда, чтобы проверить, все ли с ним в порядке. Какие-то подозрения у него были. — Он поднял глаза на Осмунда. Странный это был взгляд. Он выражал восхищение, более того, чуть ли не любовь. — Да, вы как раз были самая подходящая фигура для такого дела, мистер Осмунд. Я еще не видел человека с такими сильными руками, как у вас. Мой братец был крепкий, жилистый, но вас бы он ни за что не одолел.
От омерзения Осмунд даже зажмурился.
— Одним словом, мистер Пенджли, — сказал он, — факты вам известны. Поступайте как знаете. Вы найдете полицейского на Шафтсбери-авеню.
— Вы хотите, чтобы я ушел, не так ли? — сказал Пенджли. — Но у меня нет намерения уходить, во всяком случае сейчас. Я теперь посвящен в это дело, как и каждый из вас. Соучастник преступления, вот кто я. Нравится вам это или нет, с этих пор я один из вас.
— Кажется, вы нам угрожаете? — произнес Осмунд. — Это то же, что проделывал с нами ваш брат.
Пенджли нахмурил лоб и посмотрел на него с тревогой и возмущением, состроив лицо как у священника, вынужденного осадить казуиста, оспаривающего постулат о бессмертии души.
— Угрожаю? Нет, нет. Пожалуйста, ну не надо. Это самое последнее дело… Умоляю, поймите меня! Иначе мы с вами никогда не поладим. Если вы думаете, что я хоть капельку похож на моего брата, то у нас с вами ничего не получится. А для всех нас очень, очень важно, чтобы мы поладили.
Он умоляющими глазами посмотрел на Хелен, на меня и даже на Хенча, который сидел на диване очень прямо, закрыв рот и дыша носом и чуть-чуть посапывая, будто во сне. Но он не спал.
— Сейчас я попытаюсь вам объяснить, — продолжал Пенджли ласковым голосом, сделав такой жест руками, будто приглашал нас всех приблизиться к нему и образовать вокруг него этакий кружок любезных друзей и единомышленников. — Тут вот какое дело. Я всегда ненавидел своего брата. У меня всегда имелись на то свои причины. В молодости я верил в Бога, в доброе начало человеческой души, в любовь к ближнему, в единение сердец, в весенние цветочки и во многие другие милые и эфемерные вещи. Вы должны понять это, потому что отсюда вытекает все остальное. Никакой позы или нарочитого притворства в этом не было. Я думал, что мир прекрасен и он создан для прекрасных людей. Такие взгляды я вынес не из домашнего своего окружения. Моя семья была малокультурная — ни чести, ни достоинства — и уважения никому не внушала. Родители мои беспрестанно ссорились. Брат был настоящая свинья, грубиян и хам; с малых лет он наводил на всех ужас. Думаю, из-за своего брата я сделался тогда идеалистом. Ибо я его так ненавидел, что решил никогда и ни в чем не быть похожим на него — быть его противоположностью. Он отнюдь не являлся сложной натурой, сама заурядность, зато редкий негодяй. Он любил зло ради самого зла, — тип, схожий с таким персонажем, как Яго. Его главной забавой было обмануть, отнять, разломать, уничтожить. Не знаю, от кого он это унаследовал. У нас были вполне приличные родственники — адвокаты, врачи, священники; в наших жилах течет хорошая кровь. Какой-то сдвиг в мозгах или врожденная гениальность, обращенная им во зло. Тогда я поклялся, что не примкну к его «вере». Я был идеалист, романтик. — Он замолчал и посмотрел на Осмунда. — Надеюсь, я не утомляю вас своим рассказом. Это ведь очень важно.