Надежда

Шевченко Лариса Яковлевна

Утром проснулась в мечтательном настроении, мир показался мне удивительно чудесным!

Вскоре сон повторился, вернее, продолжился. И я опять плавала в океане счастья!

Так продолжалось долго.

Но потом счастье от полетов закончилось. Больше во сне я не плаваю на волнах радости. А как хочется! Может быть, когда-нибудь такое явление еще вернется ко мне?

Теперь я лишь пытаюсь сохранить в себе ощущение счастья, вновь и вновь проигрывая в памяти каждое движение.

ПЕЧАЛЬНЫЙ КОРТЕЖ

Дорога к вокзалу шла мимо нашего

парка, и почему-то именно в эту сторону постоянно двигались безногие инвалиды войны на своих деревянных каталках (тележках с маленькими железными колесиками). Они с трудом преодолевали бугор, отталкиваясь от земли руками в рабочих рукавицах или короткими деревяшками с петлями для рук. Кому-то с первого раза не удавалось взобраться по крутому склону, и его опять уносило к парку. Случалось, что каталка переворачивалась. И тогда долго слышались стоны, бранные слова. Но человек вновь пытался преодолеть препятствие. Наверное, другие дороги к вокзалу были еще хуже. Труднее всего было взбираться человеку, у которого вместо левой руки болтался пустой рукав. Когда он проезжал мимо меня, я отворачивалась. Душа моя стонала.

Что притягивает меня сюда? Сердце разрывается, но я снова и снова прихожу к парку и смотрю на странную вереницу людей. Одеты они в изношенные ватники, из которых торчат клочья ваты, в зашитые на культях ватные брюки, в шапки-ушанки с красной пятиконечной звездой. За плечами — солдатские вещмешки.

Особенно меня интересовали двое. Один, самый старый, с короткими культями, всегда улыбался, наяривал на гармошке и орал песни, приправляя их забористой матерщиной. Они звучали весело и, казалось, беззаботно. Он был вроде как за главного или просто душой этого печального коллектива. Второй — молодой, голубоглазый, с плотно сжатыми губами и неподвижным, будто из дерева, лицом. Его взгляд проходил сквозь людей, не задерживаясь. Он редко поднимал глаза к лицам прохожих. На вокзал не ездил. Оставался в парке. Прислонится плечом к скамейке и уставится долгим отсутствующим взглядом в одну точку. А иногда подолгу растирает красивые тонкие пальцы рук и тихонько постанывает.

Мне захотелось узнать, для чего по утрам эти люди, словно на работу, отправляются на вокзал. Путь оказался дальний. Не меньше часа следовала за ними. Теперь поняла, почему тот молодой оставался в парке: не мог он просить милостыню у пассажиров проезжающих поездов.

А веселый солдат вытащил из рюкзака маленькую, на вид игрушечную, гармошку и начал петь громко, разухабисто. Люди выходили из вагонов и давали сначала ему, а потом и остальным мелкие деньги, еду. Солдаты, опустив голову, молча принимали людскую жалость, слушали сочувственные вздохи, тихую, сквозь зубы, брань в адрес тех, кто обязан помогать героям. При этом пассажиры с беспокойством оглядывались по сторонам и быстро скрывались в вагонах.

Уже собралась уходить, измучив свое сердце жалостью и обидой, но тут к перрону подошел эшелон с солдатами. Новобранцы заполнили окна неподвижными, словно неживыми лицами.

Вдруг из вагона вышел суровый генерал с золотыми погонами и красными полосками на брюках. Он подошел к гармонисту, снял красивую фуражку, аккуратно положил на траву, встал на колени и обнял солдата. Мне показалось, что оба заплакали. Потом генерал вытер лицо и, пожав руку каждому солдату, молча направился к вагону.

Когда поезд тронулся, гармонист

зарыдал в голос. Он что-то кричал. Но я уже не могла разобрать слов — убежала. Сердце стонало и разрывалось на части.

ДЯТЕЛ

Наш путь в школу пролегает мимо сквера. Редкие молодые деревья, аккуратно постриженные аллеи — все как-то по-городскому, неуютно. По прямым асфальтовым дорожкам холодный ветер гоняет обертки от конфет, шелуху семечек. Тети с маленькими детьми торопятся скорее попасть на детскую площадку, окруженную высоким ажурным забором из железных прутьев, увитым диким виноградом. И, хотя листья опали, плотная вязь тонких лиан задерживает порывы ветра. Он, если и пробирается сквозь мелкие ячейки переплетений, то уже усмиренный.

И вот этот потускневший осенний сквер по утрам стал просыпаться под звонкий барабанный стук. Мы с девчонками вышли в школу пораньше, чтобы найти этот странный «будильник». Стук разносился непонятный: звонкий, металлический, неритмичный. То, что «концерт» устраивало живое существо — ни у кого не было сомнений.

— Дятел, — решили все дружно.

— Когда дятел работает, звук глухой, а здесь, будто ребенок стучит по железу, — возразила я.

Мы осмотрели все деревья на расстоянии слышимости. Ничего не нашли. Вдруг девочка, которая стояла, опершись на электрический столб, обрадованно закричала:

— Дятел! Вон, над лампочкой сидит и стучит по железному кожуху фонаря.

Мы вмиг собрались вокруг нее и с восторженным любопытством замерли. Дятел не обращал на нас никакого внимания.

— Привык к шуму на детской площадке.

— Что же он, глупый, без толку стучит по железке?

— Ему просто нравится музыка. Смотрите, с каким удовольствием он стучит.

— И делает это только по утрам. А потом улетает и обедает на деревьях, — радостно галдели девчонки.

Теперь мы уже не представляли себе дороги в школу без музыкального сопровождения нашего друга. Скоро о нем узнала вся округа. Люди, спешащие на работу, останавливались на минутку у знаменитого столба, отыскивали глазами нашего любимца и продолжали свой путь, улыбаясь.

ДНЕВНИК И «ВОЛНА»

«Здравствуй, Витя! Сегодня начала вести дневник. Меня научила этому мама моей подруги Ирины. Буду писать про свою жизнь, а когда встретимся, подарю его тебе.

Мне не нравится писать прописные буквы. Очень устаю. Зато печатными могу «строчить» хоть целый день. Я по-прежнему держу карандаш в кулаке. Так легче. На уроках, конечно, беру его как надо.

Бумаги на дневник у меня нет. Выпрашиваю в магазине оберточную. Добрые тети дают по листочку, потому что я разговариваю вежливо. Письма буду складывать между двумя фанерками, и прятать под матрац. Это моя почта.

У одной воспитательницы на черной кофте я увидела большую белую перламутровую пуговицу. И вдруг представила, что каждый день вижу на ней тебя, как в зеркале. Внутри пуговицы, наверное, какая-то умная штучка ловит волны. Ну, те, о которых рассказывала практикантка Галя. Только у нее они речь передавали, и получалось радио, а мои новые волны изображают все, что происходит с тобой. Я нажимаю на экран-пуговицу и, пожалуйста, можно смотреть и разговаривать с тобой!

Теперь перед сном я всегда вижу тебя и советуюсь, особенно когда мне плохо. Ты же все слышишь, правда? Я называю нашу пуговицу «волна».