Надежда
Шрифт:
Прополоскав глотку остатками того, что было в стаканчике, Софья принялась вещать замогильным (если не сказать — запирамидным) голосом:
— Если Нил великий разольется, В берега его уж не вогнать, Если жрец Омона не вернется, Как мне век свой в горе вековать? Выйду утром я на берег Нила, Где цвели туманы над рекой, И священнойСерапионычу вспомнились более поздние, еще не написанные строки из этой же серии —
«Жрецу Омона поклоняся в храме, Отправилась я к Нилу в ближний путь, Где аллигатор острыми зубами Ласкал мою девическую грудь» —и он отметил немалый прогресс госпожи Кассировой в раскрытии «египетской» темы.
После Кассировой слово взял еще один стихотворец, некто Александр Мешковский:
— Недавно мне приснился вещий сон, Был так неясен, так тревожен он — Грядущее я зрел в безумной мгле, Грядущее на небе и земле…Стихотворение Мешковского было встречено наиболее бурными аплодисментами — как показалось Серапионычу, это было вызвано не столько художественными достоинствами, сколько тем, что по размерам оно значительно уступало опусам Щербины и Кассировой, а это было немаловажно в ожидании следующего тоста.
И тут Серапионыч тоже решил блеснуть. Трудно сказать, что стало тому виною — то ли водка, которую он не употреблял последние два десятка лет, то ли стихи в авторском исполнении, а скорее всего, то и другое в гремучей смеси — но доктор не спеша поднялся за столом. Поэты с любопытством затихли, ибо Серапионыч вообще-то был редким гостем их посиделок, а если и появлялся, то говорил мало, а больше слушал.
— Мне очень понравились все ваши стихи, — прокашлявшись, начал доктор. При этом он заглянул в стаканчик из-под мороженого, где плескались остатки жидкости, но пить не стал, а поставил на стол, где его тут же допил Щербина. — Знаете, я особенно хотел бы отметить «Вещий сон». Скажите, Александр, ваше стихотворение основано, так сказать, на личном опыте, или… Или как?
— Или как, — нехотя ответил Мешковский. — То есть вообще-то я сны вижу, но насколько они вещие, это уж дело другое. А здесь вещий сон — это как бы художественный образ…
— Как у Щербины, — с ехидцей вставила Кассирова. — Образ солнца, встающего над Парижем между ног Эйфелевой башни!
— Опошлить можно все, что угодно, — слегка надулся Щербина. — В вашей занимательной египтологии всяких двусмысленностей куда больше, чем у меня! Вот, например…
— Да, так вот, насчет вещих снов, — гнул свое Серапионыч. — Извините, что отклоняюсь от литературы, но лично я и вправду на днях видел вещий сон!
Это
— И как, он уже сбылся?
Даму звали Ольгой Заплатиной, и друзья-поэты обычно поглядывали на нее чуть свысока, ведь мало того что Ольга Ильинична стихам предпочитала прозу, так еще в своих произведениях избегала всяческих авангардных «наворотов», а напротив — старалась излагать мысли по возможности простым и доступным языком. Разумеется, коллеги по Музе считали, что сочинительница таким образом «выпендривается» и пренебрежительно именовали ее творчество «соцреализмом». Однако Заплатина не обижалась, а продолжала делать свое дело.
— Увы, Ольга Ильинична, пока еще нет, — улыбнулся доктор. — Но если кто-нибудь запомнит, что я теперь скажу, то лет через двадцать сможет проверить, сбылось это или не сбылось.
— Именно двадцать? — недоверчиво переспросил Щербина.
— Что-то около того, — подтвердил доктор. — И, кстати, я узнал о дальнейшей судьбе многих своих знакомых.
— Владлен Серапионыч, а как насчет присутствующих? — вкрадчивым голосом спросил кто-то из поэтов.
— Насчет всех не скажу, но кое-чье будущее я запомнил, — скромно ответил доктор. — Хотя, право же, стоит ли говорить об этом?
— Стоит, стоит! — загалдели заинтригованные стихотворцы. — Говорите, раз уж начали!
— Ну что ж господа, вы сами этого хотели, — позволил себя уговорить Серапионыч. — Вот, например, вы, любезнейший Щербина. В какой-то момент вы достигнете определенных вершин, сделаетесь даже председателем литературного общества, но увлечение треклятым зельем сыграет с вами дурную шутку: я видел (во сне, конечно), как вы торгуете на базаре рейтузами, всю выручку пропиваете, и в конце концов… — Доктор замолк.
— И что же в конце концов? — как-то неестественно засмеявшись, поторопил Щербина.
— Ах, ну стоит ли, — заколебался доктор. — Да мало ли чего увидишь в вещем сне? Впрочем, извольте: дело окончится тем, что в науке именуют делириум тременс, а в быту — белой горячкой.
— Очень смешно, — проворчал Щербина.
— Не менее занятная биография ждет и нашу милейшую госпожу Кассирову, — продолжал Серапионыч. — Не пройдет и десяти лет, как вы, любезнейшая Софья, займетесь политикой…
— Вы хотите сказать — вступлю в партию? — изумилась Кассирова.
— И не в одну, — радостно подхватил доктор, — в несколько сразу!
— Но ведь у нас только одна партия, — возразил кто-то из поэтов. И с едва скрытым сарказмом добавил: — Руководящая и направляющая.
— А будет много, — заверил доктор. — По числу мелких и крупных олигархов. И каждая — руководящая и направляющая.
— Что еще за олигархи? — переспросила Софья. — Наверное, вы хотели сказать — аллигаторы?
— Нет-нет, именно олигархи, — подтвердил доктор. — Хотя между теми и другими немало общего… Но, впрочем, из-за увлечения эзотерикой и все тем же треклятым зельем конец у вас будет таким же, как у Щербины.