Надежное занятие
Шрифт:
– С моей машиной нелегко справиться, – сказал он, садясь за руль. – Дай, я сам.
Он потянулся к пассажирской дверце – на мгновение его пальцы коснулись ее руки и он успел поразиться, до какой степени она холодна и безжизненна.
– Что у тебя руки ледяные? – не удержался он. – Замерзла?
– Не знаю… – девушка впервые взглянула на него и он отметил, что лицо ее тоже какое-то мертвенное. – Они у меня всегда такие.
– Сейчас согреемся, – ответил он.
И повернув печку на максимум, дал вентилятору самые большие обороты. Чего никогда не делал, таксуя: обогрев салона пожирал
И… и еще ему стало жаль эту девушку со сломанным зонтиком – промерзшую насквозь и едва не угодившую ему под колеса.
– Мне недалеко, – сказала она. – Вокруг церкви объедь, там остановка.
Он кивнул и выжал сцепление.
Он знал эту остановку; еще в прошлые годы он так же после занятий спешил туда – сокращая путь, прямо через заваленный снегом церковный двор. Да и теперь, наверное, через некоторое время предстояло ходить так же: машина дышала на ладан и было бы чудом, если бы она дожила до весны.
2
– Спасибо, что довез, – сказала девушка, когда разбрызгивая жидкую снежную грязь, машина затормозила около остановки. – Как она у тебя открывается?
– Сейчас, я тебя выпущу, – ответил он, привстав. – Хотя… Что там стоит, номеров не вижу? Твоя маршрутка уже подошла?
– Нет. Она вообще редко ходит.
– Ну… так давай в машине посидим, что ли. Чем тебе на улице мерзнуть. Да еще с таким зонтиком.
Он и сам не знал, зачем оставил эту девушку сидеть в ожидании маршрутного автобуса. Он устал на лекциях, настроение полностью испортилось из-за того, что сегодня не удастся потаксовать – хотя в такой вечер наверняка были бы пассажиры. И погода… Погода вгоняла его в отчаяние. Падал снег. Правда таял почти сразу – но было ясно, что рано или поздно таять он перестанет, и тогда на старой летней резине будет невозможно не только заниматься приработками, но даже просто ездить по городу. Новые колеса требовали денег; несмотря на то, что машина представляла собой полный хлам, покрышки были дорогими. А денег не имелось – как он ни старался заработать, отложить требуемую сумму не удавалось.
И если уж этот вечер все равно был потерян для заработков, он мог бы провести его с бОльшим удовольствием. Позвонить кому-нибудь из подружек – сокурсниц или просто знакомых. Найти такую, у которой сейчас свободна комната, и завалиться к ней.
Впрочем, наверное, так и следует сделать потом, – думал он. – А сейчас надо просто помочь этой промокшей, озябшей и неизвестно чем опечаленной девушке.
Сделать доброе дело в благодарность судьбе за то, что из-за внезапной неисправности у него все-таки не сгорела машина.
Они сидели молча.
Говорить было не о чем.
Они учились в одной академии и, возможно, даже на одном курсе – но на разных специальностях, поскольку лицо девушки не казалось знакомым.
Так бывало всегда: на своей, где изредка случаются потоковые лекции и в течение семестра каждый из студентов появляется хоть иногда, все знают всех. А со смежных известны лишь наиболее яркие представители.
Он искоса посмотрел на свою случайную гостью. Яркой или хотя бы запоминающейся назвать ее было нельзя. Девушка была обычной – самой обычной, просто усредненной.
Не высокой и не низкой, не пухлой и не худенькой. Мокрая куртка обтягивала торс, на котором угадывались средненькие груди. И ноги под темными джинсами – которые у действительно ногастых девиц бьют в глаза туго обтянутыми бедрами – тоже были самые средние. И лицо… В лице ее, бледном и равнодушном, не имелось ни одной черты, на которой хотелось остановиться. Даже темные глаза казались невыразительными и неживыми.
Удивительно, как природа, стараясь много лет, могла создать такое вот, правильно сложенное, но абсолютно никакое во всех отношениях существо, – почти с жалостью подумал он.
И тут же отметил. что все-таки в этой девушке имелось нечто, резко отличавшее ее от других.
Он не мог сразу понять, что такого странного ощущается в ее присутствии, а она молчала, тупо глядя в почти непроглядное мокрое лобовое стекло, за которым подъезжали отъезжали автобусы.
И вдруг он понял: у девушки было чистое дыхание.
В тесной машине, не было постороннего запаха. Пахло лишь тем, чем положено: угаром печки, карбюраторным бензином, мокрой одеждой и преющей обувью, до дна высохшим дезодорантом, который был не в силах ничего перебить, и еще едва-едва – ее незнакомыми духами или какой-то косметикой. И больше – ничем.
Чего бы не было, сиди рядом любая из знакомых девиц. Причины нечистого дыхания, встречавшегося только у девиц, он не знал. Но будучи очень чувствительным, нередко менял свои однозначные намерения, сблизившись с девушкой на дистанцию запаха. Правда, он знал счастливое устройство обоняния, перестающего ощущать все что угодно через пару минут – но иногда даже такого срока он не мог вытерпеть в объятиях девушки, у которой дурно пахло из носа или изо рта.
А у этой точно ничем ниоткуда не пахло, спертый воздух машины стократно усилил бы любой посторонний аромат. Дыхание девушки было невероятно чистым. И беззвучным, словно она не дышала вообще.
– Слушай, может я пойду, на остановке постою, – она наконец нарушила молчание. – Неудобно отнимать у тебя столько времени. Моя маршрутка ходит редко, если бы повезло, я уехала бы сразу. А сейчас, может, целый час придется ждать.
– И что это за маршрутка? – поинтересовался он. – Где ты живешь в смысле?
– На улице Буревестника. Представляешь, где это?
– Примерно. Куда ворон костей не заносил. В северной части, правильно?
– Да. Очень далеко. Маршрутка тащится полтора часа.
– Н-да…
Он вздохнул, подумав, каково ей ездить каждый день на занятия по полтора часа в один конец в вонючей промозглой маршрутке.
– Но зачем так далеко? Поближе не нашлось вариантов?
– Там дешевле. Причем значительно.
– Одна снимаешь?
Вопрос вырвался сам по себе; другая девушка в подобной ситуации: снег, грязь, нет маршруток, есть машина… – восприняла бы это однозначно как попытку набиться в гости. Однако эта не приняла намека на то, на что он и не намекал: