Надо – значит надо!
Шрифт:
— Да? — зло спрашивает он. — А что же тогда имеет?
— Не хочу говорить излишне пафосно, но будущее нашей страны, например. Как вам такой вариант?
— Для того, чтобы построить то будущее, о котором ты мечтаешь, нужно будет очень сильно попотеть, — усмехается он. — Очень сильно. Боюсь, мне и при хорошем раскладе не дожить.
— Надо — значит надо, Леонид Юрьевич, попотеем. Я к этому готов. Мы, наверное, уже с вами не будем встречаться, поэтому я скажу. Мне правда очень жаль, что расстаёмся мы вот так. Вы мне всегда очень нравились, и я вас очень уважал. Правда.
Он хмыкает, и лицо его вдруг делается каменным. Потому что он замечает,
Мы смотрим на него, а он — на нас. Смотрит и переводит ствол со Злобина на меня и снова на Злобина.
— А вот и наш дружок, — язвительно говорит Де Ниро и презрительно улыбается.
Раздаётся щелчок. Очень буднично и практически незаметно. Щёлк и всё. Будто ничего и не произошло. Да только улыбка застывает на его лице. Застывает навсегда…
Раз, и нету…
Был, да весь вышел…
Я поворачиваю голову и смотрю на убийцу. Это, разумеется, Поварёнок. Но сейчас он на себя не похож. Торжественный, серьёзный, спокойный. Нас разделяет тонкое, пробитое в одном месте стекло. Стоит звенящая тишина, и пахнет смертью. Есть только он и я. И пистолет в его руке. Пистолет, направленный мне в лоб.
Эпилог
Егор смотрел в глаза Поварёнку прямо и открыто, а у того во взгляде читалось смятение. Как мутант из «Острова доктора Моро», познавший вкус человеческой крови, он хотел бы продолжить своё кровавое пиршество. Но голос разума, вероятно, говорил, что если он убьёт Егора, то последний, пусть призрачный и эфемерный, но, всё-таки шанс на свободу умрёт вместе с ним.
Ему очень хотелось вырваться из этого порочного круга, взять деньги, раздобыть новый паспорт и исчезнуть. Забыть о пытках и застенках, забыть об угрозе суда и расстрела. Забыть обо всех бедах, таких жутких и неправдоподобных в этом чудесном и полном удовольствий мире.
Ведь это совершенно несправедливо, что кто-то шагает по весенней улице и вдыхает сладкий и тёплый воздух, а кто-то другой, достойный, может быть гораздо большего, ожидает судебного приговора или даже внесудебной, по сути, криминальной расправы.
Он, Пётр Кухарчук, отдавший лучшие годы служению «Конторе», компетентный и опытный сотрудник, идеологически подкованный и грамотный коммунист, не должен оказываться на дне жизни из-за того, что хотел немного большего, чем другие.
Разумеется, все его беды начались после встречи с Брагиным. Щенком, малолеткой, наглым выскочкой. Да, у него имелись очень серьёзные покровители. Но в этом-то и коренилась ужасная несправедливость.
Кто-то должен был пахать всю жизнь, рвать, по-армейски говоря, жопу, не спать ночей, пробивая себе путь в твёрдых породах советского общественного грунта, а кто-то наглый и смазливый и вообще непонятно за какие заслуги обласканный, судьбой, генсеком и прочей начальственной братией, въехал на всё готовое буквально в белом лимузине.
И когда он, Пётр Николаевич Кухарчук, позволил себе взять своё, законное, выстраданное и причитающееся по праву, этот выскочка подставил его и сделал виноватым во всех смертных грехах.
Поэтому разум и сердце Поварёнка разрывались. Ему очень хотелось нажать на спусковой крючок ещё раз и убить Егора, точно так же, как секунду назад он убил Злобина. Этого тупого и напыщенного, вечно ироничного, улыбающегося и плохо разбирающегося в нюансах службы придурка.
Ему хотелось увидеть, как остановится взгляд, как заострятся черты лица и станут мертвенно бледными, как из маленького кратера — отверстия с чуть уплотнёнными краями — засочится тёмная, густая и блестящая влага.
Он бы многое отдал, чтобы увидеть двух этих мерзавцев, неподвижно сидящими рядом друг с другом и неспособными сделать больше ни одного движения. А взгляд этого Брагина… он прямо провоцировал, заставлял позабыть разум и самого себя и, нажав на спуск, уже не останавливаться. Стрелять, стрелять и стрелять.
Но он также очень хотел остаться в живых и очень хорошо понимал, что выстрели он ещё раз и шансов выжить практически не останется. Они моментально снизятся до абсолютного нуля.
Егор очень хорошо понимал, что сейчас происходит в голове у Поварёнка. Сейчас далеко не всё подчинялось здравому рассудку, и чаша весов могла качнуться в любую сторону. По первоначальному плану он не должен был сейчас находиться в машине у Де Ниро, но он просто не смог уйти не попрощавшись.
Кто-то мог бы сказать, что это глупо, но для Брагина эта минута была весьма важной. Важной и тяжёлой. Да, Злобин решил избавиться от него и, может быть, всегда знал, что сделает это рано или поздно. Но это ничего не меняло. Они прошли немалый путь вместе и когда-то Егор относился к этому человеку с большим уважением. Злобин прикрывал его, вытаскивал из передряг. С тем же Поварёнком, к примеру…
Что с того, что они оказались на дороге, на которой цинизм и предательство идут рука об руку с клятвами и обещаниями вечной дружбы. Это придумал не Егор да и не Злобин. И даже в этом случае он должен был поступить так, как подсказывало ему сердце… В общем, чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое и всё такое. Он не знал, как это объяснить, но чувствовал, что должен был… проститься что ли…
И вот сейчас на него был наставлен ствол пистолета с глушителем. Дверь «Чайки» была уже приоткрыта. Егор предусмотрительно дёрнул за ручку, как только Кухарь встал рядом. Всё было готово и Егор подумал, что полагаться на реле в голове Поварёнка дело совсем ненадёжное.
Поэтому без замаха но со всей силы он пнул дверь и в тот же миг, как раскрывающаяся пружина отпрыгнул в противоположную сторону, вытягивая руки и толкая дверь со стороны улыбающегося Де Ниро.
Дверь ударила по глушителю, отбивая руку Кухарчука в сторону, и в то же мгновенье он нажал на спусковой крючок. Рефлекторно, механически, не задумываясь, иного и быть не могло. И тотчас воздух прорезали милицейские сирены, а по левому борту Злобинской «Чайки» отчаянно забарабанили пули. Целый дождь, настоящий метеоритный рой. Это стрелки, посланные Чурбановым, устраняли киллера.
Пули пробивали стёкла и металл, пули пробивали резину колёс, били по колёсным дискам и с воем отлетали в стороны. Пули разрывали и делали непригодным для жизни и белое тщедушное тело Поварёнка. Он уже ничего не понимал, не мог понимать, он ничего не чувствовал, он был мёртв. А пули всё рвали и рвали его ставшую неживой плоть…
— Твою дивизию! — выругался Брагин, выбираясь с другой стороны машины и закричал. — Отставить! Здесь свои!!! Прекратить огонь!!!
— Дядя Гена, — прерываю я эту чепуху. — Это что за Пушкинские чтения?