Шрифт:
НАЕДИНЕ С СОБОЙ
(Замочная скважина в мир неразгаданных морфем)
Каждый из нас, независимо от образовательного уровня, вероисповедания, ареала обитания и
места работы – кладезь мудрости. Что бы порою ни было написано на лице. Или в паспорте.
Только мысли эти пропадают втуне: слово куда проворнее воробья: вылетит – точно не поймаешь.
А многим ли хватает времени, да и терпения, чтобы перенести на бумагу хотя бы ничтожную
часть
ведь именно в результате его малозаметного и неощутимого «буль-буль» появляется «варево», тысячелетиями «питающее» интеллект земной цивилизации.
Так что – не ленитесь, записывайте, чтобы кто-то через «замочную скважину» морфем имел
возможность заглянуть в недалекое, далекое и очень далекое прошлое!
Мысли – еще те скакуны. А если их, к тому же, хотя бы слегка пришпорить…
Пирятин. Утро жизни (1955-1965)
Страницы этого раздела написаны только в 2008 года. Однако, поскольку они хронологически –
начало моих начал – то и открывают книгу.
Конечно, многое в памяти стерлось. Но и того, что осталось, надеюсь, окажется достаточно, чтобы хотя бы пунктирно обрисовать утро жизни среднестатистического пацаненка ТЕХ
времен.
***
Мой отец, Михаил Филиппович, родился 27 ноября 1923 г. в с. Белоцерковцы Пирятинского
района Полтавской области. Имел брата Антона и двух сестер – Ольгу и Наталью. Жили все очень
бедно, поэтому об образовании, даже начальном, речи не шло: выживали аттестатов и дипломов.
Отец до войны за кусок хлеба пас общественных гусей и свиней. Когда район заняли фашисты, вместе с другими юношами и девушками попал в Германию. Работал у бауэра (тамошнего
фермера), на железной дороге. Кормили похлебкой из брюквы, за людей не считали.
Однако, по воспоминания отца, пленные пытались морально поддерживать друг друга. Самыми
же подлыми оказались поляки – к остальным относились свысока, никогда ничем не делились,
«стучали» охранникам.
По окончанию войны отец оказался в американской зоне. Несколько месяцев провел в лагерях для
перемещенных лиц. Говорил:
– Если бы имел хоть один класс образования, загремел бы в Сибирь, а так обошлось.
Кульминацией допросов стал вопрос следователя
– Почему ты, когда село заняли немцы, не ушел в партизаны?
Отец задумался и искренне ответил:
– Не знаю.
Офицер посмотрел на него:
– А какое у тебя образование?
Услышал в ответ:
– Никакого!
И подвел черту:
– Только это тебя от лагеря и спасает.
Так отец вместо Сибири попал в Белоруссии – поднимать ту из послевоенных руин. Холод, почти
голод, отсутствие одежды. А еще – отношение к таким, как отец, побывавшим в немецком
рабстве: мол, место вам на Колыме...
***
В родную деревню вернулся лишь через несколько лет – с искалеченным здоровьем (туберкулез
легких).
Работать устроился на кирпичный завод в райцентре. Впрочем, завод – слишком громко сказано.
На самом деле, это был земельный участок, на котором выкопали несколько круглых, по форме
похожих на традиционный фонтан, ям, каждая из которых называлась «мялкой». В центре
вкапывали вертикальную ось, от которой до края клали отесанное бревно.
С неподалеку расположенного карьера закрытыми телегами (бестарками) возили глину, которой
наполняли мялку. Из бассейна посредством шланга заливали воду. «Мяльщик» (одним из них и
работал отец) лопатой перекапывал массу, постепенно превращала ее в нечто похожее на
мармелад.
Тогда к середине бревна привязывали нечто похожее на гибрид колеса с танковым ежом, а с края –
впрягали лошадь, которая, ходя кругом, доводила «мармелад» до соответствующей кондиции. Под
конец массу заутюживали по глади огромной доской и ...начинался собственно процесс
«изготовления» кирпича.
На краю мялки устанавливали самодельные грубые дощатые столы, к ним с «лотками»
(деревянные формы на три кирпича) подходили женщины-формовщицы. Мужчины лопатой
выбрасывали наверх неподъемную смесь (сырую глину), работницы руками бросали ту в ячейки, приглаживали небольшими дощечками и несли метров за сто, выкладывая на землю. Процедура
повторялись сотни раз (пока в мялке не заканчивался совсем не сладкий «мармелад» или не
начинался дождь). Ряды кирпича-сырца сушило солнце.
Через некоторое время (это напрямую зависело от температуры воздуха и силы ветра)
«строительный материал» женщины, среди которых была и моя мать, двумя гладкими дощечками
поднимали и ставили ребром – чтобы лучше сохло. Затем кирпич тачками отвозили и складывали
в штабеля под «катрашками» (примитивные здания с крышами, но без стен). На сквозняках
процесс высыхания еще ускорялся.
Далее кирпич – уже мужчины – теми же тачками везли в печь обжига, где температура достигала
70-80 градусов и поэтому даже зимой там пахали полураздетыми. «Садчиками», что невероятно, работали и женщины, хотя их было немного.
Платили копейки. Однако и им были рады – а на какие шиши жить? И, наоборот, печалились, что