Наемник
Шрифт:
— Успокойтесь, — сказал Келлер. — Все позади. А что после таможни?
— Вас кто-то должен встретить, и вы пойдете с ними. Это все, что мне известно.
Но, когда они вышли в зал, к ним никто не подошел. Повсюду стояли толпы людей — сотни людей прилетали и улетали самолетами крупнейших авиакомпаний, протянувших свои щупальца во все концы земного шара. Тут были семьи с детьми, кого-то встречавшие бизнесмены, курьеры, шоферы, персонал авиакомпаний; то и дело доносились приглушенные объявления о прибытии каких-то самолетов и о посадке на разные рейсы. Сначала они стояли вместе в этом человеческом водовороте,
— Может быть, нам что-нибудь передали на самолет? — сказала Элизабет. — Стойте здесь, а я схожу узнаю.
Но на ее имя не поступало никаких сообщений. Стараясь не впадать в панику, Элизабет пошла не к Келлеру, а в офис Панамериканской авиакомпании, уговаривая себя, что ей не надо волноваться, Кинг наверняка все устроил. Но в офисе авиакомпании ничего не знали. Никто на ее имя ничего не сообщил, и никто не пришел их встречать. Келлер стоял в толпе один, с чемоданом у ног. Элизабет нехотя вернулась к нему:
— Наверное, произошла задержка. В Нью-Йорке ужасное уличное движение. Нам остается только ждать.
Прождав час, Элизабет прошла к входу в аэропорт, потом снова в информационное бюро. По-прежнему ничего. Келлер стал еще молчаливее, а выражение лица — еще более холодным и отрешенным. В панике Элизабет захотелось уйти и оставить его здесь.
— Я не знаю, что делать. Мне говорили, что вас встретят, как только мы прибудем. Что-то случилось. Невозможно так опаздывать.
— Это было ясно уже полчаса назад, — сказал Келлер. Он поднял свой чемодан и снова взял ее за руку. — Вы — моя единственная связь. Поедем к вам домой, и я подожду там.
— Нет, — отшатнулась от него Элизабет. — Нет, со мной вы не поедете! Я не повезу вас к себе домой!
— У вас нет выбора, — сказал Келлер. — Вы привезли меня сюда, связной не пришел. Но по крайней мере тот, кто меня нанял, знает, что я с вами. И найдет меня. А если будете вырываться, я сломаю вам руку.
Через полчаса они прибыли на Пятьдесят третью восточную улицу. Как ни глупо это было, но Элизабет готова была разреветься. Все это походило на какой-то кошмар. Невозможно даже представить, что это происходит с ней. Так бывает только в кино.
Келлер расплатился с шофером такси, не отпуская от себя Элизабет. Так рядом они прошли через вестибюль роскошного жилого дома. В такси, пока они ехали из аэропорта Кеннеди, Келлер даже не смотрел в окно, не проявляя никакого интереса к городу, центру мирового туризма. Они вошли в лифт, и Элизабет нажала кнопку двенадцатого этажа.
— Да, я не спросил, — вдруг вспомнил Келлер, — вы живете одна?
— Если бы я жила не одна, вам бы не удалось проявить такую навязчивость.
— Не скажите, — заметил Келлер. — Я не боюсь американских мужчин. И не смотрите на меня так, словно я собираюсь вас изнасиловать. Я тоже не хочу здесь задерживаться.
Квартира была небольшой, но элегантно обставленной современной мебелью. Стены увешаны картинами сюрреалистической и абстрактной живописи, которые собирала мать Элизабет. Келлер оставил чемодан в прихожей и стоял, озираясь вокруг. Он никогда не видел таких квартир. В комнатах было очень тепло, их окутывали волны нагретого воздуха. Келлер оглядел обитые материей стены, шведскую мебель, большую картину прекрасного бельгийского художника Магритта, которая была лучшим полотном в коллекции Элизабет.
— Ну и квартирка! С души воротит! — с расстановкой воскликнул Келлер. — И вы потратили столько денег на все это дерьмо? Боже милостивый... — Он показал пальцем на Магритта. — Как можно повесить такое на стену?
Элизабет ничего не ответила. О чем говорить с невеждой, мужланом? Ее спина именно это и выражала, когда она повернулась и прошла мимо него в гостиную.
— А где спальня? — спросил Келлер.
— Вон там. И не говорите, что спальня тоже кажется вам безобразной, потому что спать вам придется именно там.
Комнату для гостей художник-декоратор, один из друзей Элизабет, отделал под натуральную кожу. Прилегающая ванная выглядела как каюта корабля. Келлер повернулся к Элизабет. Взгляд у него был каменный.
— Это мужская комната. А вы сказали, что живете одна.
— Была мужская комната, — ответила Элизабет. — Сейчас здесь никто не живет.
— Пока не подыщете очередного любовника?
Элизабет залепила ему пощечину. Она не отдавала себе отчета в том, что делает, иначе она не решилась бы его ударить. Ее рука сама собой потянулась к его лицу.
— Не смейте так со мной говорить!
Келлер шагнул к ней.
— Попробуйте только тронуть меня! Не приближайтесь ко мне!..
Келлер никогда бы не повел себя так, если бы она не произнесла последние слова. Он бы стерпел эту пощечину, потому что такая женщина, как она, не могла простить ему оскорбления. Но то был возглас ужаса, физического страха, отвращения, который ударил по его взвинченным нервам и заставил его взорваться. Он приехал сюда за семь тысяч миль, чтобы убить человека, которого никогда не видел. За деньги, о которых никогда не смел мечтать. Он сам сунул голову в эту петлю, а теперь что-то не сработало. Тщательно подготовленный план провалился. Никто не встретил его в аэропорту, его бросили с этой девицей, которая так враждебно и презрительно на него смотрит, боясь, что он прикоснется к ней, будто он не человек, а какое-то грязное животное. Не сметь ее тронуть! Всю дорогу от Бейрута, вдыхая ее запах и касаясь ее ноги, он так хотел это сделать!
Он схватил ее за руки и, заломив их ей за спину, склонился над ней, прижавшись всем телом, и вынудил ее откинуть голову. От боли ее рот открылся, и Келлер впился в него поцелуем. Элизабет сомкнула губы, вертя головой, безуспешно пытаясь вырваться. Он нарочно делал ей больно, чтобы доказать, что она имеет дело с мужчиной и лучше ей не брыкаться. Элизабет не сдавалась — она пинала его, извивалась, издавая какие-то звуки под его ртом, но потом затихла, и он разомкнул ей губы. Тело ее обмякло, время, казалось, остановилось. Реальным было только ощущение прижавшегося к ней мужчины. Он отпустил ее руки, и они бессильно упали вниз. Келлер запустил пальцы ей в волосы, придерживая ее голову, чтобы легче было завладеть ее беззащитным ртом. Элизабет перестала что-либо видеть и слышать. Она повисла в его руках, подымаясь и опускаясь в ритме его поцелуев. Ее руки, словно ими управлял кто-то другой, поднялись и обвили его шею. Очередной любовник, мелькнула дикая мысль. Она знала только одного мужчину, думая, что это и есть любовь. Это был Питер Мэтьюз. Спальня была оборудована для него. Но ни разу, даже в пылу страсти, Элизабет не теряла до такой степени головы, как сейчас.