Нагота
Шрифт:
— Не знаю. Не задумывался.
— Представьте себе, что вы директор. Как бы вы поступили на моем месте?
— Я отнюдь не считаю, что осмотрительность и осторожность по отношению к новейшим научным веяниям является единственной опасностью, угрожающей развитию техники. Не меньше зла, по-моему, может принести и опрометчивая увлеченность амбициозными идеями. И в том и в другом случае результат будет один и тот же.
— Думаете, столь просто определить, где кончается развитие и начинается опрометчивость?
— Слабые и сильные стороны иннервации изучены довольно основательно. И у нас, и за границей. Основа есть, но с нашими теперешними возможностями к ней не подступишься. Я глубоко убежден, что наиболее выигрышным направлением для ближайшего будущего станет механический принцип в сочетании с электроникой. У меня есть конкретные предложения.
— А если вдруг окажется, что иннервационный принцип все же перспективен?
— Я не хочу сказать, что проект необходимо совсем отвергнуть. Его следует иметь в виду, но не основным и не единственным. Мы же собираемся броситься в иннервацию, как самоубийца с камнем на шее бросается в омут.
Глаза Калсона, не прикрытые стеклами очков, казались удивительно беспомощными, — глаза ослепленной светом ночной птицы. Смуглое лицо (южный загар или с печенью нелады?) просияло улыбкой.
— Хорошо, — сказал Калсон, — допустим, вы в чем-то правы. Допустим также, что целесообразность иннервации под вопросом. Вы предлагаете иной вариант. Если бы ко мне обратились сегодня, быть может, я не поддержал. Но вопрос решался без нас. Соответствующие учреждения дали добро. Наши обязательства начинаются с того момента, когда задание воплощается в план. Самолет с запущенными на полную мощь моторами уже мчится по взлетной полосе. Вам ли объяснять, что такое сила инерции.
— Навряд ли взят такой уж сильный разгон. Практически ничего еще не сделано.
— А вы подумайте о той массе, что уже сдвинута с места! Сколько людей она включает, сколько учреждений, организаций, различных ведомств. Попробуйте представить, что означало бы при подобных обстоятельствах дать обратный ход: мы-де не уверены, не видим реальных возможностей, план подлежит пересмотру...
— Это эмоциональная сторона медали.
— Какими серьезными аргументами вы располагаете сегодня, выступая против запланированного задания? Сегодня, когда освоение достижений науки является наиглавнейшей задачей.
— Я отвечу: экономический эффект.
— Мы не капиталисты и не слишком любим, к сожалению, считать деньги. Кого вы собираетесь напугать тем, что новая продукция обещает быть слишком дорогостоящей?
— Массовое производство такого рода станций в современных условиях практически неразрешимо.
— Альфред Карлович, — с тихой усмешкой проговорил Калсон, воздев кверху обе руки, — я вам удивляюсь. Неужели, по-вашему, это достаточно веский аргумент? Почему же неразрешимо? Не потому ли, что вам кажется, будто не успеют к сроку сделать достаточно иннервационных соединителей?
— И потому — тоже.
— Но это уже субъективный подход. Прогнозы — вещь неблагодарная. С вас требуется проект. Засучив рукава надо включаться в работу. А вот если нас подведут с соединителями — это уже весомый аргумент. Но мы свое дело сделали.
С неотразимой любезностью он предлагает мне именно то, чего я не желаю, думал Турлав, предлагает лишь видимость работы, пустую трату времени, сил и мысли на проект, который будет списан, едва подыщутся «весомые аргументы».
Из головы не выходили слова Калсона «засучив рукава включаться в работу», слова эти выдвинулись на первый план, заслонили собой все остальное. Похоже, что договориться не удастся. Впрочем, они не очень и старались понять, переубедить друг друга. Каждый говорил свое, обходя стороной доводы собеседника.
После напряжения, угнетавшего его все утро, Турлава охватила апатия: все ясно, вопрос решен, спорить бесполезно.
— Товарищ Калсон, — сказал он, — хотелось бы все же знать, как мы выйдем из положения тогда, когда обнаружится, что иннервационные станции выпускать нецелесообразно. У нас в запасе не будет ни одного проекта. Мы сразу отстанем на несколько лет.
— Товарищ Турлав, сейчас не время разрабатывать план отступления. Необходимо приниматься за проект.
Есть еще один выход, подумал Турлав, можно подать заявление с просьбой освободить от обязанностей начальника КБ, поскольку производственное задание противоречит моим убеждениям, идет вразрез с моими творческими интересами и т. п. Ему однажды предлагали место заведующего кафедрой в институте, но он тогда не проявил к этому достаточного интереса, а теперь стоит только написать заявление, и вопрос решится, вот ведь все как просто.
Его даже в пот бросило. В конце концов, речь идет не только о проекте, но и о тебе самом. Коль скоро ты уверен в своей правоте, так повоюй за свою идею, свой проект, чего ты сразу сник?
Отчего он покраснел? От мысли, что может в самом деле уйти, или сознания, что не способен на такой поступок?
Калсон, надев очки, стоял посреди кабинета и смотрел на него с пониманием, но спокойно и терпеливо, потому что предугадывал исход.
Турлав молча потирал пальцами кромку стола.
— Альфред Карлович, — проговорил Калсон, — вы не сказали «нет», и этого пока достаточно. Благодарю вас! А теперь конкретные шаги. Как известно, станции нам предложено проектировать вместе с московским «Контактом». Вам бы следовало наведаться к ним, увязать, согласовать и вообще... Было бы неплохо, если бы вы отправились туда по возможности скорей.
Неприятной была вся история в целом, отдельные детали возражений не вызывали. Что ж, можно и съездить. Интересно узнать, что думают коллеги. Калсон в одном отношении прав — не следует принимать поспешных решений.
Он, конечно, сознавал, что приперт к стенке, что заробел, сдался, пошел на попятный. А теперь сам себя утешает, доволен, что решающий момент, когда придется сделать выбор, несколько оттягивается,
— Когда бы вы могли отправиться?
— Да хоть сейчас.
Калсон подошел к письменному столу, включил микрофон.
— Прошу оформить товарищу Турлаву командировку в Москву. На завтра.
— На сколько дней?
— Пишите — на десять.
Калсон снял трубку, набрал номер. Абонент был занят. Но Калсон не повесил трубку. Аппарат директора любой разговор по местному номеру прерывал особым сигналом.
— Алло, товарищ Лукянский? Вы не могли бы зайти ко мне?
Лукянский, как и все, в кабинете директора появился со спины, прикрывая за собой сначала одну, потом вторую дверь. Обернувшись, он увидел Турлава и замер, точно подстреленный медведь. В тот короткий миг Турлав успел разглядеть на лице Лукянского и удивление, и досаду, и замешательство, и даже что-то похожее на страх. Потом все укрыла отчужденная, официально бесстрастная улыбка.