Нахэма
Шрифт:
Дверь была заперта, но бесшумно открылась от одного прикосновения воскового пальца. Нахэма приподняла портьеру и остановилась на пороге. При мягком свете ночника, она увидела Вальтера, сидящего на кресле; перед ним, спиной к двери, стояла на коленях Филиппина в белой ночной пижаме. Она обняла за шею своего бледного мужа, молча слушавшего ее, полные ласки и робкой любви слова.
Острое чувство, подобно стреле, пронзило сердце Леоноры, все ее существо трепетало ревностью и ненавистью к женщине, отнявшей у нее все. Если бы она могла задушить Филиппину своими восковыми пальцами, в эту минуту она охотно сделал бы это. Но, по крайней мере, она не уступит ей сердце Вальтера; она будет защищать его, как свою законную
Вальтер вошел вслед за ней и запер дверь на ключ. Он хотел быть один. Он не сомневался, что ему являлась страждущая душа его бедной невесты, несчастного существа, убитого Бог знает где, и Бог знает как, и может быть лишенного христианского погребения.
Глубоко вздохнув, он опустился в кресло около окна и закрыл лицо руками.
Легкий вздох и прикосновение к щеке тонких, маленьких пальчиков заставили его поднять голову.
Сердце его замерло, а волосы на голове стали дыбом от ужаса. На ручке кресла сидела прекрасная восковая статуя, его обожаемая Леонора. Теперь он ее хорошо узнал: это ее любящий взгляд, это ее нежная и ласковая улыбка. Она склонилась к нему и обвила его шею своими прозрачными руками, окутав его как плащом своими шелковистыми волосами. Она устремила в его глаза взгляд полный любви, между тем как из ее полуоткрытых губ вырывалось горячее дыхание, волновавшее и опьяняющее Вальтера.
— Возлюбленная моя! Как ты пришла сюда? Как избавилась ты смерти? — пробормотал он, дрожа всем телом. — О! Говори же! Убеди меня, что я не сошел с ума, что я не жертва обманчивого миража и что это ты, а не восковая статуя, которую я поставил в нише!..
— Никогда не спрашивай меня, мой Вальтер, ни откуда я пришла, ни чем я сделалась. Довольствуйся сознанием, что я люблю тебя всеми силами души и живу для тебя. Взгляни: мое тело гибко и тепло, мои губы горячи, а волосы шелковисты, как и прежде, чувство же, которое ты внушил мне, сделалось гораздо могущественней, так как я так научилась чувствовать, как и не подозревала. Не бойся меня, но никогда не старайся проникнуть в тайну, почему мое существо скрывается под видом восковой фигуры: надо же было принять какую-нибудь форму, которая позволила бы мне приблизиться к тебе без того, чтобы твоя мать и ее сообщница Филиппина снова не донесли на меня палачу.
В кратких словах рассказала она интригу, придуманную матерью и женой Вальтера, чтобы уничтожить ее. Затем она продолжала:
— Если бы меня нашли во плоти и костях, меня отвели бы на костер. Итак, я должна была спрятаться, чтобы быть с тобой, потребовать принадлежащее мне сердце и устроиться в твоем доме. Нам предстоят блаженные ночи, когда мы будем наслаждаться счастьем и сознанием, что вполне принадлежим друг другу. Теперь, мой Вальтер, поклянись мне, что ты никогда не будешь принадлежать ненавистной женщине, толкнувшей меня в пропасть. Скажи мне, что ты не боишься и еще любишь меня!
Опьяненный и ослепленный Вальтер, позабыв все, кроме страсти, бушевавшей в нем, привлек молодую женщину в свои объятия и страстно поцеловал в губы.
— Люблю ли я тебя? Да я никогда и не переставал любить тебя. Тебе одной я принадлежу и телом, и душой. Мне нет дела до того, из плоти ли ты или из воска,
— Ты так прекрасна, моя Леонора, что можешь свести с ума смертного.
— Никогда не называй меня Леонорой: могут услышать и станут стараться уничтожить меня. Теперь меня зовут Нахэма.
— Хорошо, дорогая моя. Дело не в имени, лишь бы ты носила его, и ты моя невеста, моя жена, солнце моей жизни!
Ночь прошла как упоительная греза. Никогда в своей жизни Вальтер не испытывал такой пылкой и бешеной страсти, как та, какую ему внушило это загадочное существо. Он заснул только на рассвете, но и во сне его убаюкивали радостные видения. Несколько сильных ударов в дверь разбудили Вальтера. Когда он вскочил с кресла, то увидел, что уже поздно и что солнце заливает яркими лучами комнату.
Молодой человек протер глаза; ночные воспоминания толпой теснились в его мозгу, а взгляд боязливо искал нишу: там стояла чудная статуя. Солнце играло на ее волосах и переливало в камнях браслетов. Розовые губы, казалось, улыбались ему. Вальтер бросился к статуе и долгим горячим поцелуем прижался к ее обнаженному плечу. Ему показалось, что его губы ощутили трепетание тела. Вторичный стук в дверь вернул его к действительности. Он нахмурил брови и отпер дверь. В комнату тотчас же ворвалась Кунигунда с раскрасневшимся лицом и пылающими глазами. Дрожа от гнева, она вскричала пронзительным голосом:
— Что ты, с ума сошел что ли, что ни с того, ни с сего устроил такой скандал? По какому праву ты так жестоко оскорбляешь невинного ребенка, всею душой любящего тебя? Ты вырываешься от нее, бежишь и проводишь первую брачную ночь, запершись здесь! Ведь это незаслуженное оскорбление всему семейству Филиппины, ее уважаемому отцу и ей самой. Бедное дитя не понимает твоего поведения и заливается горючими слезами.
Вальтер оперся на кресло и, скрестив руки на груди, не перебивая слушал мать. Видя, что она остановилась, чтобы перевести дыхание, он ответил ледяным и враждебным тоном:
— Вы не правы, матушка, делая мне укоры! Человека нельзя заставить любить женщину, если даже и удалось принудить его жениться на ней. Что же касается Филиппины, то я откровенно ей сказал еще до женитьбы, что не люблю ее и что всегда буду равнодушен к ней.
— Все это не важно: с этой минуты, как ты согласился жениться, ты обязан принять на себя все последствия твоего нового положения.
— Таково было и мое намерение. Но соглашаясь на этот брак, я не знал, что ты и она были руководителями отвратительной интриги, стоившей жизни моей бедной Леоноре, и что золотом де Кюссенбергов платили презренным лжецам, благодаря клеветническим доносам которых погибло целое невинное семейство. Если прежде я был равнодушен к Филиппине, то я возненавидел ее с той минуты, как узнал, какое участие принимала она в смертм моей дорогой невесты. Обе вы дадите ответ перед Божественным правосудием за невинно пролитую кровь, которая падет на вашу же голову.
Кунигунда смертельно побледнела и отступила назад, сжав кулаки.
— Клевета! Кто осмелился так оклеветать твою мать и твою жену!? — вскричала она, задыхаясь от гнева.
— Клевета? — с презрением заметил Вальтер.
И он рассказал несколько подробностей, которые доказывали Кунигунде, что сыну известно все.
— Эта проклятая колдунья не только околдовала тебя при помощи какого-то любовного напитка, но, без сомнения, это она же внушает тебе позорные подозрения против твоей матери.