Наират-1. Смерть ничего не решает
Шрифт:
С другой стороны долины заухали думбеки, возвещая о начале первого заезда. Донеслись и крики, заставившие Румянца попятиться.
— Спокойно, — Бельт, схватив за недоуздок, потянул коня по тропе. — Раньше ты, кажется, про опасности не думала.
— Раньше мне было плевать на тебя.
— А теперь?
— А теперь… Ну сказали же — если что, придется искать нового покровителя, — небрежно заметила она и, высунув язык, попыталась поймать снежинку.
Словам Бельт не поверил. Да и Румянец, кажется, тоже. Мотнул головой и тихо, совсем по-человечьи, хмыкнул.
А косичку все же
На вершине холма гулял ветер. Он весело ерошил волосы на затылке, сыпал влажноватым снегом в лица и морды, путался в гривах и летел вниз, в долину, точно норовя обогнать тех, кому вздумалось испытать ловкость. Таковых собралось предостаточно, и среди этой разношерстной толпы нашлось место для Бельта.
— Туда, туда! — Замахал ручонками толстый распорядитель, суетясь, пугая лошадей и сам же от них шарахаясь. Смазанное жиром лицо его блестело; заплетенные в косицы усы обледенели; а снег налип на подоле шубы.
— Туда иди! Сейчас! Высокочтимый Куна, извольте обождать… не след байгирэ с…
— Вон пшел. — Рябой наир с расплющенным носом беззлобно шлепнул распорядителя плетью. — Не тебе указывать, когда мне идти.
Воспользовавшись приступкой, он вскочил на коня и смерил Бельта взглядом, в котором, однако, не было ни презрения, ни насмешки, скорее уж вежливый интерес. Впрочем, в скором времени исчез и он, сменившись равнодушием. Прильнув к гриве, Куна потрепал скакуна по шее.
— Садись, садись! — замахал распорядитель, подпинывая к Бельту приступку. — Не заставляй благороднейшего…
Рядом с кряхтеньем взбирался на лохматого жеребчика толстяк в синем тегиляе. По другую руку презрительно взирал на окружающих мальчишка лет двенадцати на хадбане мышастой масти. Чуть дальше, с краю, явно стесняясь собственной смелости, сидел, вцепившись в гриву обеими руками, бородач. Кобылка под ним явно укрючная, но крепенькая, живенькая, пляшет, косит глазом на наирского кишбера-полукровку. А тот, красуясь, шею гнет. Был тут и древний дед на столь же древнем мерине с обвислыми губами и крупными, растрескавшимися копытами. И пара кунгаев, пусть бездоспешных, но узнаваемых по манере держаться и черным нарукавным лентам. А лошади как пить дать свои, небось, и не клейменные. Оно и понятно: какой нойон позволит калечить собственность? А вон и купец на вызняцком рысаке, костлявом, горбоносом, стоящем, верно, не меньше Куновского жеребца. Только в отличие от наир, купец на конской спине гляделся этаким мешком соломы.
Проклятье, а ведь без седла Бельт и вправду давненько не ездил. И вообще затея дурная, детская, больше для Орина подходящая. Но запах! Тот самый, от которого потом долго дышится всей грудью. Права Ласка, мало в этой жизни хорошего.
— Уважаемые, по первому удару путь открыт. — Распорядитель продемонстрировал бронзовый диск и привязанный к нему молоточек. — Победа — за красными вешками у крепостных стен.
Он махнул, указывая не то на Вед-Хаальд, не то на выдавленную в снегу полосу. Этот заезд был последним из четырех, и дорогу изрядно расчистили.
По ней-то все и пойдут, а значит, у подножья быть месиву.
— Мы
Пригладив пальцем усики, он обернулся, смерил мальчишку насмешливым взглядом и крикнул:
— Эй, Сарыг-нане, не отстанешь? Конь-то хорош, к нему б еще и всадника такого же!
Кунгаи заржали, а мальчишка на хадбане, мазнув рукой по раскрасневшемуся носу, бросил в ответ что-то тихое. Снова смех.
Рука распорядителя обхватила рукоять молоточка. Ветер в спину толкнул, подсказывая, что вот сейчас…
Дззззен!
Медью хлестануло по ушам, плетью по бокам, поднимая в галоп. Руки впились в гриву. И вниз с холма, обгоняя треклятый ветер. Румянец истошно визжит, забирая левее, пропуская наирского кишбера, и белая рубаха Куны сливается со снежными перинами Гарраха.
— Ярр-ярра! — несется над долиной, подгоняя еще и еще.
Румянец, взяв разгон, скользит по склону, торопливо перебирая ногами, приседая на круп, почти заваливаясь, но каким-то чудом не падая.
Именно чудом. Круты конские бока. И валится в снег купец, падает, потеряв всадника, вызняк, катится по склону да верещит, ломая ногу в каменном разбитке.
— Ярра! — хлещет плетью по бокам Куна. И широкогрудый кишбер набирает ходу, проламываясь сквозь сугробы, оставляя после себя широкую тропу стоптанного снега.
В сторону пошел, к реке. И Бельт, решившись, повернул Румянца туда же.
— Ярр-рра! — визжит от восторга мальчишка, прилипший к конской шее, и застревает хадбан, вертится вокруг себя, то приподымаясь в свечу, то вскидывая задом, стряхивая налипший на бабки снег.
А кунгаи ровно пошли, по проложенной прошлою ходкой дороге. Нос в нос держатся. Вот так они и в атаку…
— Давай, мать твою! — Бельт орет и давится холодным ветром, но Румянцу хватает. Прыжок и еще, по следу Куны, по пологому склону, что скатывается прямо на серый речной лед.
И полыньи смотрят черными глазами.
Куна уже почти на берегу, обернулся, взмахнул рукой, и только рубашка на ветру хлопнула.
— Дороги! — мимо, почти нога к ноге, пронесся бородач. Кнутом замахнулся, норовя огреть Румянца, да кобыла как раз провалилась в ямину, и всадник полетел в снег.
— Ярра! — донеслось сзади.
Мальчишка, наконец, справился с мышастым и направил того к реке. Проклятье, этого сопляка только не хватало!
Румянец, вылетев на лед, поехал, но удержался на ногах, только заржал возмущенно.
Куна далеко ушел. Кунгаи — по берегу, но тот широкой дугой отмель вымерзшую огибает, и если постараться, то можно успеть прежде них.
Бельт, хлестанув коня, во всю глотку заорал такое родное:
— Яр-яр-ярра!
Грохочут подковы о лед. И он трещит, гнется, разлетаясь мелкими брызгами и грозя расколоться вовсе. Полынья то справа, то слева, а сзади, догоняя, снова кричат… И хруст, и грохот — поскользнулся хадбан, грохнулся всей тушей, мальчишку подминая. В попытке подняться перекатился на спину. И уже не радостное «ярра», а иной, страшный крик выплескивается на ветер. Мучается человек, мучается конь.