Наират-1. Смерть ничего не решает
Шрифт:
— Хватит, — произнес начальник внутренней стражи Лылах-шад, и механом сразу замолчал, цепенея.
Лылах знал, что его голос производит подобный эффект не только на собственных литерных вестников, которым послушание вбито в башку искусственно, но и на многих людей. Над этим он в свое время изрядно потрудился. Настолько изрядно, что теперь иногда хотелось совсем иной реакции. Иной реакции и немного отдохнуть.
Эх, хорошо у них там сейчас, наверное, подумалось вдруг. Горы, река…
С самого утра шел снег. Густой, сыроватый он, не
Байга? В такую погоду? Отменят, непременно отменят.
Но вскоре Элья поняла, что ошибается. Внутренний двор наполнился суетой, но не бестолковой, как она предполагала, а выверенной в действиях каждого.
Впрягают волов в арбу — это для харуса. А пегий мерин с высоким седлом — для Кырыма. Черного жеребчика под алой попоной подводят Урлаку. Отдельно, уговаривая, ведут на длинном поводу каракового скакуна Ырхыза. Последним появляется собственный конек Эльи, лохматый и неодобрительно пофыркивающий.
— Спокойно. — Она похлопала животное по шее, понимая, что успокоиться нужно скорее ей самой.
На арбе уже закрепили треногу с углем и цветастый, тканевой колпак над ней. Престарелый харус, задрав бело-черное одеяние так, что видны были бурые шерстяные чулки, прыгал вокруг повозки, пытаясь вскарабкаться.
— Объявлено, что принять участие в байге может всякий желающий, вне зависимости от крови и происхождения, — тихо говорит Кырым, а тегин слушает внимательно, куда более внимательно, чем когда-либо прежде.
— Первые забеги пойдут вдоль реки, от вершины холма до Вед-Хаальд, и победитель каждого получит из рук ваших по золотому, а также право участвовать…
Снег ложится на черненые кирасы кунгаев, и в белой пелене фигуры кажутся одинаковыми, как тени, отраженные Ырхызом. На нем парадный доспех, шлем скрывает почти все лицо, кроме подбородка и кривящихся губ. Плюмаж из крашенных, перевитых шнуром, конских хвостов касается роскошного плаща, желтая ткань которого ярким пятном выделяется на серо-белой круговерти мира.
— Народ желает видеть своего тегина, — журчит голос Кырыма. — Они собрались на празднование. Жаль, не вышло показать им крыланов, но тем не менее…
Морхай подсадил харуса, и тот, склоняясь над наир, кончиками пальцев коснулся лица. Благословил.
И этот жест, который должен был бы остаться незамеченным в общей суматохе, вдруг стал сигналом: хрипло заныли рога и отворились ворота, выпуская четверку кунгаев.
Пора.
А снег все сыпался на шапки, шерстяные платки, вывернутые мехом наружу шубы и пестрые халаты тех, кто не побоялся мороза. Сколько же здесь собралось? Сотня? Тысяча? Много, слишком много, чтобы Элья чувствовала себя спокойно.
— Слава! — заорали глашатаи. И криком же отозвалась толпа, разношерстная, разряженная и взбудораженная слухами. Ухнули тяжкой медью риги, тонко зазвенели колокольцы на упряжи, хриплым карканьем
— Слава, слава, слава!
Брызнули в толпу монеты, рождая суматоху в первых рядах, каковая постепенно ширилась, тревожа и без того беспокойное человеческое море. Стража, упреждая беспокойство, ударила в щиты, заглушая очередное славословие.
Но Элье в каждом звуке слышалось одно:
— Слава!
Слава победителям. Нищим и убогим, роющимся в снежной грязи, пытаясь выловить медный кругляш. Готовым глотку за него перегрызть, пырнуть ножом того, кто тоже тянет руки, покушаясь на ошметок победы.
Слава безумцам, кровь льющим, и бездумцам, что полагают, будто сие — во благо.
— Всевид, комше! Всевид миру!
— Слава! — одним вздохом отвечают харусу и выворачивают шеи, силясь разглядеть слепое Око.
А харус горсть за горстью швыряет на угли походной жаровенки травяные смеси, и разноцветный дым летит в небо, унося крик:
— Слава, слава, слава…
И снова монеты. И заскорузлые пальцы, тянущиеся к чужому поясу, обветренные губы, хватающие воздух. И хлопья снега. Шрам и еще шрам, язвы и нарывы, белые рубцы и свежие, розовые, с лаковой коркой сукровицы.
Они же больны, все больны. И кунгаи, и камы, и Ырхыз, который сейчас напоминает статую из черного металла. И тот старик в старой рыжей шубе, что брезгливо взирает на шествие. И парень с изъязвленным лицом, и спутник его, худощавый, черноволосый, шрамом меченый. И красавица-наир в алой одежде. Эта пялится с откровенным любопытством, но не на процессию, не на кадильницу в руках харуса — а на тегина.
А губы повторяют одно:
— Слава!
Ырхыз вдруг обернулся и взмахом показал куда-то вперед, в снежно-белую завесу. А в следующее мгновенье свистнул, глупо, по-мальчишески и, хлестанув коня по шее, взял в галоп.
— Чтоб тебе… — начал Кырым, но осекся, поднял воротник плаща и, сунув руку в кошель, швырнул в толпу горсть монет.
Урлак последовал его примеру. Даже Морхай не спешил догонять.
Наверное, им и вправду было бы легче, если б Ырхыз умер. Всем было бы легче, пусть не все это понимают.
А слева и справа, спереди и сзади, благодарностью за рассыпанную медь, неслось:
— Слава!
О да, слава тебе, светлейший Ырхыз, владетельный князь Аррконы, Юкана и Таври, победитель и побежденный, есть ли смысл в жизни твоей?
А в смерти?
Триада 6.2 Бельт
Увидеть во сне белого коня — к разрешению от бремени. Солового — к скорой свадьбе. Каурого — к богатству. Гнедого — ко встрече с человеком, от которого многая польза будет. Каракового или вороного — к переменам. Но берегись увидеть коней старых, больных либо гибнущих, а тако же масти серой, бусой или мышастой, ибо они беды предвещают.