Наират-1. Смерть ничего не решает
Шрифт:
— Вы хотите, чтобы я преломил благославенцу? Для этого в кустах сидит с полдюжины харусов? Чтобы следить, не оскверню ли я себя непотребным действом? Может, вы и Вайхе притащили сюда?
— Мой тегин, — спокойно произнес Кырым. Одна рука его легла на поводья, пережав у самых трензелей, вторая — на мокрую шею жеребца. — Хэбу Ум-Пан, хоть и изгнан, но не лишен хвостов. Он — слово, некогда сказанное Всевидящим. Важное слово. Даже ваш отец не решился стереть его бесследно.
— Хорошо, я не буду гневить Всевидящего. Наоборот, я порадую его! Вам нужно примирение? Вам нужно одарение
Привстав на стременах, тегин окинул взглядом поляну. Замерли шады и нойоны, а с ними кунгаи, вахтангары, слуги. Затаились, опасаясь, что взгляд остановится на них.
— Элы, подойди. Быстрее! Стань там!
Из-за деревьев выскользнула фигура, закутанная по самую макушку в меховой плащ, и замерла у треноги.
— Ты, ак-найрум, да-да, с кривым лицом, сюда, живо!
Немного замешкавшись с шестом, мужчина со шрамом просто воткнул его в сугроб и тоже подошел к слабо дымящей жаровне. Странно оскалился и почесал рубец, вглядываясь в фигуру в плаще и не решаясь поднять глаза на тегина.
— Кхарнец, сюда.
Поначалу Туран даже не понял, что ясноокий Ырхыз обращается именно к нему. Понимание явилось вместе с ударом от Куны. Несколько шагов, скрипящий снег, иней на конском доспехе, широкое стремя и коричневый, намокший сапог. Ожидание удара — сзади или сверху, готовность встретить и ответить. Но нет, пропустили к жаровне, где уже стоят двое. Человек и… склана.
Даже удивиться не получилось, наверное, он устал удивляться этой стране.
— Слушайте все! — громко произнес тегин. — Я, Владетельный князь Аррконы, Юкана и Таври, светлейший тегин Ырхыз Эри Хэбу А-Ты, Серебряная Узда Наирата, одаряю этой благословленной лепешкой своих добрых подданных и слуг! Склану, ак-найрум и жидковолосого кхарнца. Я примиряю их друг с другом и всех — с собой! Отныне нет у нас обид и долгов. Моя милость безгранична, мой хлеб сладок, моя благословение крепко! Комше, Всевид!
Тегин разломил лепешку на три неравные части и, нагнувшись, роздал. Фигура в плаще, выпростав из рукава серую руку, сжала свой кусок. Ак-найрум, взял свой и почти сразу откусил. Последним принял дар Туран. Поднес ко рту, хватанул зубами и принялся жевать нечто безвкусное. С пальцев тегина слетели последние крошки и зернышки.
— Комше, Всевид, — повторил он.
Сразу с нескольких сторон подхватили молитву харусы. Вторя им, в разнобой, сперва нерешительно, но с каждым словом выравнивая ритм, загомонила свита. И ничего-то радостного, благословляющего не было в пении этом, напротив, угроза слышалась Турану.
Правильно, это ведь оскорбление, вперед шадов, вперед нойонов, вперед всех, кому кровью дано право кормиться из рук властителя, отдать хлеб недостойным.
Тегин спрыгнул на землю, завалив шест Ум-Пан. Перешагнул и устремился к небольшому походному столу, который накрывали слуги. Один из них, повинуясь жесту Ырхыза, кинулся с кувшином и кубками к троице. Подходил сбоку, сгорбившись, точно опасаясь оказаться причастным к совершенному тегином.
Но вот стихла молитва. Куна несколько раз ткнул в сосну кинжалом и успокоился. Кырым, осторожно взяв под
Сестра? Возможно, но вряд ли единоутробная.
А ведь есть у ясноокого Ырхыза еще и младший брат по отцу, и мачеха. И род у нее, кажется, сильный. Да, завязался клубок, запутался.
Пресное тесто не лезло в горло, но большой глоток горячего вина с корицей протолкнул комок. Шрамолицый тоже пил жадно. Пил и смотрел то на оцепление, отгородившее их от наир, то на склану. Но заговорил именно с Тураном:
— Далековато тебя.
А взгляд цепкий. Впрочем, в нем нет ни ненависти, ни даже раздражения, обычного для волохов.
— Далековато, — согласился Туран, внимательно разглядывая случайного знакомца. Лет ему где-то за тридцать, может и больше, вон сколько седины нажить успел. Не высокий, но и не низкий, худощавый, но не сказать, чтоб сильно худой. А лицо ему Всевидящий явно наспех лепил: широкий лоб и плоские наирские скулы, но тут же кривоватый нос, впавшие щеки с жесткой щетиной и острый подбородок. Обветренные, сухие губы тянутся в слабой усмешке, но не потому, что человеку и вправду весело — шрам кожу стягивает. И оттого одна бровь кажется чуть выше другой, а глаз — слегка прищуренным.
Но шрам уже обычный, бледновато-розовый и нестрашный с виду, видать, примерещилось прежнее.
— Поговаривают, что у вас там прямо из земли бьют фонтаны вина.
— И вместо песка — сахара пополам с медом, — поддакнул Туран, отворачиваясь. Дальше пялиться на этого типа было неинтересно. — А следом за вином из земли булки выскакивают, и все — разной формы и вкуса. Ага, так и живем.
— Ясно, — сказал шрамолицый так, что стало понятно: и вправду ему ясно, где сказки, а где правда.
Туран сам бы хотел в такую землю попасть, чтоб и вино, и мед, и булки из земли. В Наирате-то все больше наоборот — в земельку, и не булки, а люди.
— Что всё это значит? — склана обвела поляну широким жестом, от которого неглубокий капюшон слегка съехал на плечи.
Шрамолицый чуть дернулся, подаваясь назад, но сделал всего полшага.
— Хотел бы и я знать, — процедил он.
А склана окончательно скинула капюшон.
Как на картинках из книги Ниш-Бака… Нет, иначе. Там склан светлолицы и нарочито нечеловечны, а эта почти как обыкновенная женщина. И в то же время необыкновенна. Вблизи серая кожа ее не кажется ни жесткой, ни каменисто-неровной, напротив, она гладкая, со стальным отливом. Или скорее мягко-жемчужным? Чуть синеватая, там где падает свет, и блеклая с теневой стороны. А на губах чернично-черная.
Склана, почувствовав взгляд, обернулась. Личико узенькое с несоразмерно крупным выпуклым лбом, тяжеловатыми надбровными дугами и круглыми, как у совы глазами. А волос почти нет. За что ее обрили?
— Но это ведь какое-то правило? Традиция? — спросила она. И говор иной. Даже не коверканье слов — здесь всё как раз гладко и напевно — скорее уж вибрация, словно звуки влетают не в уши, а проходят сквозь тело, заставляя мелко дрожать.
Шрамолицый сделал еще полшага, на этот раз в бок.