Наличники
Шрифт:
Дороги перетекали одна в другую, редкие машины пролетали по асфальту и исчезали за поворотом. Аня с любовью разглядывала деревянные дома. Серые, крашенные в синий, зеленый и бежевый, с яркими акцентами – и с разнообразными наличниками. Их сдержанная красота – или узорное броское кружево – привлекала ее больше всего. Некоторые дома еще сохранили широкие деревянные ставни с железными задвижками. Аня снимала на старенькую пленочную камеру и дома придавала больше эстетичности обработкой. И ее блог со временем собирал все больше и больше ценителей фотографии.
Время в Джукетау замерло, и случайный путник не сказал бы, какой век на дворе.
Переулки
В прошлую прогулку Аня приметила старый, но очень ухоженный и с любовью сохраняемый в почти первозданном виде деревянный дом. Похоже, его недавно обновили, выкрасив в теплый бежевый цвет, а наличники освежив более темным коричневым оттенком. Стоя перед домом, чей фундамент доходил ей почти до пояса, Аня любовалась окошками в резьбе наличников. Деревянные рамы изнутри утеплили ватой – ее комочки торчали наружу в паре мест, а на подоконниках теснились цветущие герани. Красные, розовые и белые, в лучах выныривающего из-за туч солнца они казались еще ярче. Кружевная штора завершала картину, и Аня достала камеру, чтобы поймать удачный кадр.
Скрипнула входная дверь, по рыхлому снегу захрустели чьи-то шаги, и она машинально опустила фотоаппарат, встретившись взглядом со старушкой, закутанной в белый платок и теплую серую шаль. Несвежая сорочка и калоши не по сезону на шерстяной носок – явно выскочила из дома, наспех накинув на себя первое попавшееся под руку. Выйдя со двора через калитку, она остановилась напротив Ани, уставившись на нее удивительно яркими для пожилого возраста карими глазами.
Ветер смел с деревьев снег, и крупа заколола не защищенные перчатками руки.
Старушка что-то громко воскликнула по-татарски, но Аня ни слова не разобрала. В книгах текст она еще как-то понимала, но вот разговорную речь, тем более у старшего поколения, – никак. Жаль, что не хотела в детстве учиться у деда, который так ловко болтал на этом языке, что его принимали за татарина, хотя он и был русским!
– Ульяна, ты, что ли? – неожиданно по-русски, но с густым акцентом спросила старушка, тут же пошатнулась и закатила глаза, так что пришлось ловить ее, чтобы уберечь от падения.
– Отойдите от нее! – Гневный окрик еще сильнее напугал Аню, и кто-то выхватил пожилую женщину из ее рук. В шоке подняв глаза, она увидела молодого человека без верхней одежды, в строгом костюме и калошах. Его рыжие волосы полыхали на фоне снега, как костер. У него акцента не оказалось, хотя он совершенно точно был родственником старушки – так похож на нее.
– Простите, я не хотела… она начала падать, я ее просто поймала, чтобы не ушиблась, – залепетала Аня, отходя назад. – Я не хотела, простите!
Старушка, видимо, совсем потеряла сознание, потому что молодой человек подхватил ее на руки и, бросив еще один, уже растерянный, взгляд на Аню, помчался в дом. Калитка жалобно скрипнула на ветру и распахнулась настежь.
«Кто-нибудь еще зайдет, надо закрыть», – мелькнуло в голове, и она машинально затворила за ними калитку, мельком увидев широкий заснеженный двор, а потом пошла вниз по улице, увязая в снегу.
Все бы ничего, но откуда эта пожилая татарская женщина, с виду тяжелобольная, могла знать ее бабушку Ульяну, никогда не говорившую по-татарски и в принципе ни с кем не дружившую?..
Глава вторая
Каждое воскресенье Аня ездила к тетушкам на ужин. Дорога на автобусе занимала двадцать минут, хотя она жила на противоположном конце города, – таким маленьким он был. Последний участок пути Аня проходила пешком – по тихим улицам с одноэтажными деревянными и кирпичными домиками, в которых время замерло в двадцатом веке. Ее любимая улица начиналась у красивой старинной церкви с синими куполами и упиралась прямо в заросший овраг, куда в детстве они с бабушкой Ульяной ходили собирать лебеду. Та рассказывала, как в голодное военное время семья выживала благодаря этой траве. А для Ани первая весенняя зелень стала лакомством из детства.
По этой самой улице она ходила в свое время в школу.
Мимо флигелей дореволюционной кладки с высокими окнами, мимо деревянного двухэтажного дома-барака с красивейшей застекленной верандой, мимо красных кирпичных ворот во двор еще одного старинного флигеля, в котором до сих пор жили люди. Но ее любимицей была красивая кирпичная стена, выкрашенная в желтый цвет, обвитая уже много-много лет девичьим виноградом – нежно-зеленым летом и весной, цвета бургунди осенью. Стена примыкала к неказистому разваливающемуся дому, и его Аня всегда игнорировала. Исключение она делала для места между тротуаром и стеной, откуда каждый год робко и вместе с тем упрямо прорастала первая трава. Так начиналась весна в Джукетау.
Перейдя через дорогу к высокому серому дому с сохранившейся деревянной резьбой и аккуратными ставенками, Аня сворачивала в сторону последнего квартала перед домом бабушки. Он терпеливо ждал за углом – тот самый, в котором она выросла и который любила больше всех других в городе, хоть он давно лишился резных наличников, а дерево спрятал под пластиком. Сейчас бело-коричневый, а во времена ее детства – фисташково-зеленый, яркий и теплый. Перед ним росло высокое дерево – то ли можжевельник, то ли кипарис, хотя они вроде не росли в их климате. Но его посадила бабушка, а от нее всего можно было ожидать.
Снежок хрустел – за ночь выпал еще сантиметр, – мороз кусал за нос и щеки, и Аня куталась в шубку, предвкушая теплую домашнюю еду и болтовню за чашкой чая. Первым из-за угла вынырнул то ли можжевельник, то ли кипарис, а затем она увидела темную фигуру перед кованой оградой цветника у дома. Бабушка снова вышла ее встречать – и какая разница, что она уже три года как умерла.
Сколько себя помнила Аня, она умела видеть призраков. Первым был неотступно следовавший за соседом мужчина. Тогда еще совсем маленькая девочка с косичками и в любимых красных туфлях, она при виде него воскликнула: