Наложница для нетерпеливого дракона
Шрифт:
— Шкаф?! — недоверчиво переспросил Дракон.
— Шкаф, ваша милость. Дорогой, большой, красного дерева.
— У герцогини что, мало шкафов?
Робер неопределенно пожал плечами.
— А молодой муж, так трагично потерявший — точнее, добровольно отдавший, — молодую супругу?
— Пьет и шляется по дешевым кабакам, — со вздохом ответил господин Робер. Скрывать подробности уже не имело смысла, дракон итак хитростью заставил его говорить — и наверняка понял, что Робер следит за домом Суиратонов намного пристальнее, чем показывает. — Но прежде кончится от дешевого пойла Мишель, чем наследство герцога.
— Избавиться от супруги таким изящным способом, значит, хватило, а потратить — нет… Помоечники, — задумчиво и с брезгливостью пробормотал Дракон, щуря темные глаза, вспыхивающие ярким светом, словно в них огонь разгорается. — Самый отвратительный сорт людей. Такие убьют за медный грош, потому что не знают истинную цену вещам и людям… Как думаешь, — внезапно резко произнес он, глянув прямо в глаза Роберу так, что тот ощутил, как его пятки припекает нестерпимое драконье пламя, — если эту экономку поймать да как следует прижать, — он звонко щелкнул пальцами, так, что Робер вздрогнул нервно, словно услышал звук ломающихся костей, — юная госпожа герцогиня порадуется этому обстоятельству?
— Как же я могу знать это, — осторожно ответил Робер. — Мне госпожа Хлоя кажется девушкой мягкосердечной. Пытки — это не то зрелище, которое могло бы ее позабавить.
— Боюсь, тут ты прав, — ответил Дракон, утирая губы салфеткой. — Ладно, об этом позже. Сейчас вели-ка мне подать охотничий костюм.
— Господин Дракон хочет развлечься охотой? — осторожно переспросил Робер.
— Именно. Не все же сидеть в душных комнатах, — ответил Дракон, поднимаясь. — Ну, пошевеливайся!
****
Когда Дракон с ловчими отбыл из замка и люди, до того прятавшиеся по углам, осмелились выйти, выползти из своих укрытий, заговорить смелее, господин Робер, напротив, таясь ото всех, черной тенью шмыгнул в сторону заднего двора, туда, где давно всеми заброшенная, стояла Четвертая Воронья Башня.
Говорят, когда-то давно — когда в стране еще никто слыхом не слыхивал о драконах, — правил здесь Король — ворон, и птицы эти были у него в большом почете. Специально для них он и выстроил четыре башни, разделив птиц на шпионов, переносчиков посланий, воинов и знать.
Потом Ворон куда-то делся, его птицы разлетелись по всему миру, а башни — мертвые, пустые, заброшенные, — остались.
На одной из них установили часы с боем. Весь чердак был занят сложным механизмом, а внизу, в небольшой комнатке, жил смотритель.
Две других стояли запертые, а четвертая, самая старая, пострадавшая от времени больше всего, замшелая, обгрызаная ветрами, истертая колючим песком и высушенная солнцем до мертвенного гулкого эха, стояла на отшибе.
Никто там не жил, по лестницам ее пробегали лишь крысы, да ветер вздыхал в пустых окнах, а на чердаке, пыльном и холодном, было грязно и неуютно.
Обломанные насесты были оплетены паутиной, птичий помет, старые изломанные перья и вороньи погадки толстым слоем покрывали пол. Зачем бы приличному человеку, а тем более такому влиятельному, как господин Робер, приходить в такое место?
А он, судя по всему, приходил сюда часто, коль скоро точно знал все наиболее чистые места и предусмотрительно подбирал плащ чтоб не испачкаться.
Осторожно ступая, дошел он до раскрытого окна, нудно скрипящего ставнями на ветру, раз — и вот нет уж человека, а на серых старых камнях сидит ворон, черный и гладкий, с блестящими перьями и умными глазками. С минуту сидел он неподвижно, привыкая к изменившемуся, увеличившемуся в несколько раз вокруг него миру, а затем встряхнулся, словно пыльная тряпка, раскрыл крылья и нырнул вниз, в прозрачный воздух.
Об этой особенности господина Робера никто не знал, и даже не подозревал, но именно она ему помогала быть вездесущим и всеслышащим. И пьянчуги в трактире, и философы на дороге не обращают внимания на кружащуюся над их головами, а потому продолжают болтать все, что им в голову взбредет.
Обычно свою интересную особенность Робер использовал для того, чтоб выслужиться перед Драконом, но сегодня он обращался в ворона исключительно для самого себя. Замыслил он следующее: слетать по-быстрому к дому Хлои и разведать, что там творится. Отчего-то же Дракон заинтересовался шкафом госпожи экономки? И что означает презрительное слово «помоечники», брошенное им в адрес госпожи Зизи и ее сына? Что такое понял Дракон, чего не знает, не видит Робер?
Ветер под крыльями донес ворона до места быстро; еще не успело стемнеть, еще не задышало холодом остывающее море, разделяющее остров Дракона и порт Суиратона, когда уставший ворон отыскал среди зеленых улочек дорогу, ведущую к замку Хлои, и направился к темнеющему на фоне вечернего тускло-серого цвета неба зданию.
Облетев фасад, ворон быстро нашел незапертое окно, сквозь решетку протиснул лоснящееся черное тело в комнату и спрыгнул уже человеком на пол.
Робер прислушался, пока глаза его привыкали к царящему полумраку. В огромном доме было тихо; где-то нужно пилил деревяшечку старый сверчок, трель его была тихой, дрожащей и неверной. Ни топота слуг, готовящих дом и его хозяев ко сну, ни распоряжений Робер не услышал. Мертвая тишина, словно дом вместе с Хлоей покинула вся жизнь.
Ах, нет. Сверчок остался.
Осторожно ступая, Робер вынул свою шпагу — отчего-то ему захотелось вооружиться, — и двинулся вперед, по пустым коридорам, отыскать хоть единую живую душу и за одним оценить богатство дома.
Чем дальше Робер шел, тем больше он убеждался, что дом необитаем. Слуг мадам Зизи, наверное, уволила, потому что всюду было грязновато, и от дверей в позолоте отвинчены ручки. Слугам надо было платить, их надо было кормить, а это было жаль. А то, что грязно — так мадам Зизи это не смущало.
Робер прислушался; где-то далеко слышались какие-то звуки, пахло едой. Робер осторожно принюхался — как будто варили кашу, с отборнейшим сливочным маслом, которое тает в ямке, разливаясь янтарной желтой лужицей.
Кто-то надтреснутым нетрезвым голосом распевал песню, изредка слышался плеск — то в крепкую глиняную кружку подливали еще доброго красного вина, — и тогда, после непродолжительной паузы тот же самый нетрезвый голос хихикал и затягивал песню веселее и громче.
Робер двинулся на это пение; и вскоре перед ним предстала кухня — закопченная, с жарко натопленной печью, с кашей, брызжущей и булькающей над огнем, и с мадам Зизи, сидящей за столом и уплетающей кровяную колбасу.