Нам не страшен Хуливуд

Кемпбелл Роберт

– И проверять не надо, – сказал Бу. – На угол Голливудского и Виноградной был только один вызов. Мужчина кавказского происхождения, жертва аварии.

– Да ладно уж, проверю. – Хозе подошел к доске, на которой были развешаны путевые листы. Сняв, он передал их Свистуну. – Смотрите сами.

– Но ваша машина была не единственной, вышедшей прошлой ночью на дежурство, не правда ли?

– Конечно, не единственной. Но это наша территория. Весь Голливуд, – сказал Бу.

– Если хотите, я могу связаться с другими командами, – предложил Хозе. – Но к Голливуду они не имеют никакого

касательства.

– Голливуд весь за нами.

– И даже холмы, – добавил Хозе. – С холмами порой бывает просто беда. Иногда приходится спускать на носилках кого-нибудь очень тяжелого. А там скользко – запросто нога подвернуться может.

– Однажды мы нашли там целых три трупа! Бу хотелось подчеркнуть и важность, и опасность собственного труда.

– Иногда приходится переносить расчлененные трупы. После этого они снятся мне целую неделю.

– Но никого без головы мы не забирали. Только мужчину кавказского происхождения.

– Тело без головы я бы запомнил, – сказал Хозе. – Оно потом снилось бы мне целую неделю.

– А когда-нибудь в таких случаях вызывают частную машину "скорой помощи"? – спросил Свистун. – Или, может быть, частную похоронную контору?

– Только если происходит катастрофа со множеством жертв и у нас возникает перегрузка.

– Чего в данном случае не было, – сказал Бу.

– А так, всем занимаемся мы сами. У кого угодно спросите, – добавил Хозе.

– Не вызывают никого, кроме нас, а мы никогда не забирали голую женщину без головы, – категорически заявил Бу.

– Никогда, – подтвердил Хозе. Судя по его тону, ему пришелся не по душе излишне сенсационный стиль юного напарника; сам Хозе относился к своей работе с торжественностью и строгостью, которых она заслуживала.

– Да и потом, документы, – сказал Бу. – В морге должны иметься документы. И в полиции тоже.

– Без подписанных ведомством коронера документов тело не забирают, – добавил Хозе. – Вот копия документов на мужчину кавказского происхождения. Поглядите-ка сюда. Подписаны доктором Шелли. И ни слова про дамочку без головы. Доктор Шелли ни за что не упустил бы из виду такой диковины.

– И в морге на нее никаких документов нет, сказал Свистун.

– Ну, сами посудите, – Бу урезонивающе посмотрел на Уистлера, – как бы мы могли забрать тело без документов? И мы не забирали никакого тела без головы с угла Голливудского и Виноградной прошлой ночью.

– Да и вообще никогда, – добавил Хозе, тихо улыбнувшись, словно ему пришло в голову, будто подобное уточнение поможет Свистуну успокоиться.

– А что, если его забрала полиция? – Ну, тогда другое дело.

Бу произнес это так, словно мысль о вмешательстве полиции изумила или даже обидела его. Он раскрыл веером карточную сдачу и радостно ухмыльнулся. С такой картой не проиграешь.

Глава тринадцатая

Есть старинная поговорка, согласно которой, если все на свете одновременно закроют глаза, то мир прекратит свое существование. Было три часа утра – и мир от исчезновения спасали лишь трое мужчин, которых мучила бессонница, – Боско, Канаан и Уистлер.

Они сидели в нише у окна, их лица отливали синевой в слабом флюоресцентном свете витрины.

– Билли Дурбан умер, – сказал Боско.

– Господи Иисусе, – воскликнул Канаан.

– С чего это ты? – удивился Свистун.

– С чего это я что?

– Помянул Иисуса. Ты же еврей.

– Да. Я еврей. А Иисуса я помянул, чтобы подчеркнуть, как мне жаль Билли Дурбана.

– А какого он был роста? – спросил Боско. Канаан поднял руку и подержал ее на уровне чуть выше столика.

– Четыре фута шесть дюймов. Или семь дюймов.

– Бедный уебыш, – сказал Свистун.

– Да уж. А хрен у него был как у осла с берегов Миссури. Джимми Шлеттер…

– Кинопродюсер?

– Он самый. Работал когда-то на «МГМ». Ну вот, Шлеттер нанял Билли Дурбана, чтобы тот прислуживал за столом на вечеринке по случаю дня рождения его подружки Мэри Виллиболд…

Свистун улыбнулся.

– Я помню Мэри Виллиболд. Красотка была, каких поискать.

– И бездарь, каких свет не видывал, – сказал Боско.

– Зато, черт побери, красотка.

– Сердце так и замирало, – согласился Канаан.

– Ну, и что с вечеринкой? – спросил Боско.

– Мэри Виллиболд обожала такие большие польские сардельки, ясно? Ей предлагали на выбор кальмаров, филе миньон, фазанов и сардельки – и она каждый раз предпочитала сардельки. У нее в контракте значилось, что она не имеет права есть их чаще одного или двух раз в год, потому что продюсеры опасались, что ее разнесет. Но тут был ее день рождения, и Шлеттер распорядился подать блюдо этих огромных сарделек, да еще с тушеной капустой. И кому-то пришла в голову забавная мысль. В блюде проделали дыру, и Билли Дурбан вставил в эту дыру свой член. Рядом с другими сардельками. А потом подошел к Мэри и предложил ей выбрать самую аппетитную. Мэри, разумеется, была не курсе дела, да и особенного внимания всему этому не придала. Окинула взглядом все блюдо и воткнула вилку прямо в член Билли Дурбану.

Они посмеялись, однако не так жизнерадостно, как им бы самим того хотелось. Унылую тишину кофейни перебить как следует этим смехом не удалось.

– Господи, ему же, наверное, было больно, – заметил Боско.

– Билли Дурбан заорал так, что этот крик услышали даже в Санта-Монике.

– Ну и что, Билли Дурбан взыскал ущерб с Джимми Шлеттера?

– Нет, тот откупился добровольно. Именно на эти деньги Билли и приобрел газетный киоск на углу Свицера и Сансета. Но это еще не все.

Боско и Уистлер с нетерпением ждали окончания истории.

– Мэри Виллиболд была настолько шокирована своей ненарочной жестокостью, что отправила Билли Дурбана к своему личному врачу, а потом сама решила проверить результаты лечения. Именно так обворожительная красотка Мэри Виллиболд стала на два года с лишним возлюбленной Билли Дурбана, который был мало того что карликом, но и страшным уродом. Тогда еще говорили, что ей понравилась сарделька, от которой невозможно растолстеть. По крайней мере, любители скабрезных историй именно так и выражались. Были, правда, и другие: они утверждали, что Билли Дурбан был сущим ангелом, да и голос у него был ангельским. После долгой паузы Свистун поинтересовался: