Нам выходить на следующей

Трауб Маша

– Все, мама, пока.

Лариса больше не могла слушать мать. Ей казалось, что она и мать совсем не знает. Что уж говорить о Нелли Сергеевне? Лариса все, что угодно, могла ожидать от матери, но не таких предложений. Хотя нет. Это в ее духе.

Следующее заседание неожиданно отложили в связи с болезнью судьи. Лариса сидела на скамейке в крошечном парке перед зданием суда и думала, сколько еще времени протянется весь этот кошмар. Рядом пристроилась компания подростков – пили пиво, смеялись. Лариса не сразу заметила, что с другой стороны на скамейку подсел пожилой мужчина. Она даже испугалась,

когда узнала в мужчине Павла Георгиевича, свекра.

Все эти годы свекор как бы существовал в ее жизни и как бы его и не было. Он тихо работал в кабинете, был немногословен за семейными ужинами, с которых старался побыстрее и понезаметнее уйти. От имени свекра всегда выступала свекровь, что придавало ее словам дополнительный вес. Лариса только сейчас подумала, что толком даже не узнала этого человека.

– Здравствуйте, Павел Георгиевич, – поздоровалась она. В голове крутились мысли, что его специально подослала Нелли Сергеевна. Выложить последний аргумент.

– Здравствуй, деточка, – сказал Павел Георгиевич.

– Отложили, – сказала Лариса.

– Отложили, – сказал он.

Они молчали. Павел Георгиевич достал трубку – он всегда курил только трубку. У него была целая коллекция. Засыпал из пачки табак, придавил пальцем. Дома Нелли Сергеевна закатывала глаза, когда муж начинал процедуру раскуривания. И бежала открывать форточки. А Ларисе запах табака нравился. Особенно в сочетании с парфюмом свекра. У него был какой-то особенный парфюм. Лариса все собиралась спросить, как называется, да так и не спросила. Она любила выходить в коридор после того, как по нему прошел Павел Георгиевич. Стояла и тянула носом.

– Знаешь, я давно собирался тебе сказать… – начал Павел Георгиевич, – сейчас это, конечно, бессмысленно. Но все же… Нелли Сергеевна не всегда была такой. Она на самом деле хороший человек. Знаешь, когда я с ней познакомился, она была очень ранимой и мягкой.

– Ни за что бы не поверила, – сказала Лариса. Ей казалось, что она слушает историю про совершенно незнакомую женщину.

– Ты знаешь, она была чуточку похожа на тебя. Точнее, ты на нее, – продолжал Павел Георгиевич, не услышав Ларисиного замечания. – Она приехала в Москву из Архангельска. В потертом заячьем полушубке и с маленьким ребенком на руках. Мыкалась по квартирам дальних родственников. Пыталась на работу устроиться. Но без московской прописки ее никуда не брали. Работала на хлебозаводе. Ты знаешь, какое у нее самое любимое лакомство? До сих пор. Хлеб. Серый кирпич. Ты помнишь, был такой. Утром после смены она могла взять буханку горячего, с подгорелым верхом, хлеба. Половину съедала прямо по дороге домой. Я увидел ее в трамвае. Она сидела и отрывала дрожащими распаренными руками куски этого хлеба. И ела с таким аппетитом, что у меня слюна потекла. А в глазах черти бегали. И смеялась она тогда часто, по любому пустяку. Очень смешливая была. И ямочки на щеках – как у тебя.

Павел Георгиевич помолчал. Лариса тоже молчала. У нее, как и у свекрови, ямочки на щеках давно пропали. Лариса за годы брака похудела и разучилась улыбаться.

– Гоша ведь не родной мне сын, – продолжал Павел Георгиевич, – я его усыновил. Ему только годик исполнился.

– А кто его отец?

– Не знаю, она не говорила. Случайная связь. Он сразу же пропал. Как тогда говорили – «проезжий молодец».

– А Гоша знал?

– Знал. Мать ему рассказала.

Он, правда, уже взрослый был. Ему лет двадцать было.

– И как он это воспринял?

– Да никак. Равнодушно. Может, переживал в душе, но виду не показывал.

– Но ведь она говорила, что Гоша назван в честь деда…

– Чистая случайность. Сгодилась для семейной легенды. Так бывает, сначала придумываешь историю, а с годами начинаешь в нее верить. И уже не помнишь, как было на самом деле.

– А зачем вы мне все это рассказываете?

– Не знаю. Хочу, чтобы ты зла на нее не держала. Она неплохая женщина. Просто хотела, чтобы у ее сына все сложилось по-другому. Чтобы жизнь была счастливая. Она ведь почему так не хотела тебя прописывать – боялась, что ты бросишь Гошу и захочешь квартиру менять. А ей придется все заново строить, дом создавать.

– Да я бы никогда…

– Я знаю. Но жизнь меняется, а страхи остаются.

– И что мне теперь делать?

– Заниматься собой. Ты молодая, талантливая. Я ведь видел твой дом. Это замечательно. Пойди поучись и начинай работать. Будешь зарабатывать, не будешь ни от кого зависеть.

– А что будет с Жориком?

– Не отнимай его у нас. Нелли Сергеевна, если захочет, а она обязательно захочет, даст ребенку все. Да и тебе проще будет – тебе нужно на ноги становиться. Ты подумай. Просто посиди спокойно и подумай.

Павел Георгиевич встал, кивнул головой и пошел по дорожке парка. Лариса посидела, посидела и поехала в школу к сыну. Дети делали домашнее задание. Лариса стояла в дверях и смотрела на макушку Жорика. Мальчик сидел ссутулившись, жевал кончик ручки и смотрел в окно. «Бледный», – подумала Лариса и позвала его:

– Жорик.

Георгий вздрогнул как от толчка, резко выпрямился и забегал глазами – на учительницу, на мать.

– Можешь выйти, – сказала учительница.

Георгий побежал по проходу между партами. Лариса наклонилась, чтобы поцеловать, но мальчик отстранился. Даже руку выставил вперед, как будто обозначив границу между собой и матерью. «Совсем взрослый стал», – подумала Лариса.

Они стояли в вестибюле школы около подоконника. Георгий опять высматривал что-то в окне.

– Ну как ты? – спросила Лариса.

– Нормально, – ответил Георгий.

– Кушаешь?

– Кушаю.

– А как с уроками?

– По математике тройку получил.

– Почему?

– Не успел закончить.

Лариса подумала, что Георгий пол-урока просидел, глядя в окно. Естественно, ему не хватило времени.

– Я должна тебе сказать одну вещь. Важную, – начала Лариса.

– Про тебя с папой? – спокойно спросил Георгий.

– Да.

– Я все знаю.

– Откуда?

Георгий вместо ответа то ли фыркнул, то ли хмыкнул.

– Жорик, а ты с кем хотел бы жить? – задала Лариса главный вопрос.

– С папой. В нашем доме. Ну в смысле с бабушкой и дедушкой, – скороговоркой сказал Георгий и начал рассматривать линолеум на полу.

Лариса тоже стала смотреть вниз. Не хотела, чтобы сын видел, что у нее в глазах слезы. Линолеум был весь в черных полосках – от ботинок. Лариса вспомнила, что, когда она была школьницей, они на субботниках оттирали эти полоски. Учительница выдавала каждому по половинке лезвия, и они скребли лезвием пол. У Ларисы получалось лучше и быстрее всех, потому что она держала лезвие уголком, а не плашмя. Ее хвалила учительница.