Нам здесь жить. Тирмен
Шрифт:
Он галантно склоняется к руке Папочки, тронув губами матовую кожу запястья, чуть повыше кожаной перчатки; и надо же! – Папочка неожиданно расцвела, зарделась и, кажется, даже малость смутилась. Когда еще дождешься: двуногий кавалер ей ручку целует! Впрочем, у кентов всякие телячьи нежности, насколько я знаю, вообще не приняты.
– Ах я, растяпа! – внезапно хлопает себя по лбу Лель знакомым жестом. – Надо было микроавтобус пригнать!
– Это еще зачем?
Фол недоуменно моргает, втайне ища подвоха.
– Как – зачем? Для вас. Вы ведь в этоне влезете! – Лель кивает на «Вольво».
– А мы своим ходом, – многообещающая улыбка Папочки цветет махровой сиренью. – Если яхонтовый пожелает, еще и его подвезти сможем! Эх, дальняя дорога, король червовый!..
– А не отстанете?
– Если дорогу покажешь – гляди, чтоб самому не отстать!
Батальная картина маслом: Фол принимает вызов.
Мечта Эрмитажа.
– Трассу на Богодухов знаете? Там у заброшенной деревни грунтовка на Малыжино – в курсе?
– Так… в общих чертах.
– Тогда гонки отменяются, – разводит руками Лель. – Еще заблудитесь… Ну что, поехали?
Салон машины внутри обит дорогой скрипящей кожей, а видно сквозь затемненные стекла прекрасно, как через обычные. Выходит, это они только снаружи – затемненные…
Мы с Ерпалычем усаживаемся на заднем сиденьи, Лель устраивается впереди, рядом с водителем. Водила у них тот еще орел: плечи мощно распирают кожаную куртку, затылок в три складки, короткая стрижка (но не братковская, а скорее боксерская, ежиком); и совершенно пустой взгляд. Даже не просто пустой – тусклый, засасывающий, хуже омута. Будто саму твою душу на опохмел выпить норовит; причем безо всяких усилий со стороны его, взгляда, обладателя. Обладателю наплевать, обладатель вас всех в гробу видал, в белых тапках: и тебя, и душу твою… При нашем появлении он лишь коротко косится поверх мехового воротника – и далее вновь сидит, не шевелясь, скифской бабой у музея краеведения. Хочется выяснить: дышит ли?
И где они такого типа откопали?
– Если хотите курить, – оборачивается к нам Лель с переднего сиденья, – то пепельница сбоку, в дверце. Сигарету?
– Спасибо, у меня есть, – я достаю пачку «Атамана» и вопросительно гляжу на Ерпалыча.
Досадливая отмашка: курите, мол, Алик, я вам не указ, потерплю!
– Погодите-погодите… – бормочет старик, ухарским жестом сбив облезлую шапку на затылок. – Малыжино… Богодуховская трасса… Это бывшее имение Голицыных?
– Совершенно верно, Иероним Павлович.
Лель протягивает мне зажигалку.
Интересно, есть ли на свете хоть что-нибудь, чего старый Сват-Кобелище не знает? Я, например, вообще плохо помню, кто такие эти Голицыны. Вроде, князья какие-то были, еще за царя Панька…
Прикуриваю. Одновременно, сытым котом на теплом подоконнике, начинает урчать двигатель. Я невольно слежу за движениями шофера – они на удивление точны и экономны. Профессионал. Сразу видно. Зря я на него бочку катил; а глаза… мало ли, у кого какие глаза!
Может, это контактные линзы отсвечивают?
Машина мягко трогается с места.
– Вот в этом самом Малыжино, куда мы с вами, Алик, сейчас благополучно едем, – птичья лапка Ерпалыча слегка треплет меня по плечу, – в девятнадцатом веке князьями Голицыными был основан дом призрения для душевнобольных и неполноценных граждан.
Дым встает мне поперек горла, и некоторое время я отчаянно кашляю.
– Дом пр езрения? Для психов? Собирали их туда скопом, садились вокруг в кресла средь шумного бала – и презирали?
– Это Олег Авраамович так шутит, – сообщает Ерпалыч с интересом слушающему Лелю. – Можете посмеяться, автору будет приятно. На самом деле ему прекрасно известно, что означает дом пр изрения. Нечто вроде частной благотворительной клиники. Позднее, уже при Советской власти, к ней пристроили интернат для умственно отсталых детей. Если не ошибаюсь, он действовал, как минимум, до Большой Игрушечной…
– И сейчас действует. Вкупе с клиникой, – вежливо уточняет Лель.
– А, так вы нас к юродивым решили определить?! – Ерпалыч мгновенно превращается в язву двенадцатиперстной кишки. – Правильно, нам с Аликом самое там и место!
– Ну, в интернате не только юродивые, как вы их изволили величать! Там у нас разные люди есть…
– Фимка, например, – бурчу я себе под нос, но у Леля начинается мания величия: он если не Гойя, то Бетховен.
Глухой, в смысле.
Свернув на Рымарскую, машина сперва резко тормозит, а там и вовсе останавливается. Пробка. Толпа людей – человек сорок, не меньше, все в римских тогах, лавровых венках и сандалиях на босу ногу! – запрудила улицу, мешая проезду. Машут искусственными снопами колосьев, у многих на плечах глиняные кувшины с водой; женщины поголовно – с зажжеными свечами, укрывают огоньки от ветра. Скандируют хором: Мать Светило, зять Ярило, дочь Звездило! Не злата-сребра прошу, не денег медных-бумажных, а прошу билетов продажных! Все дороги на мои пороги, во седьмом часу всех врагов зассу, люд хороший хлопнет в ладоши!Трое мужчин постарше прилюдно мочатся на тротуар; остальные зябко восхищаются – холодно ведь, не приведи Бог, замерзнет! Жорики стоят поодаль, ухмыляются, но разгонять не спешат. И без того ясно: театр Березиль премьеру на удачу заговаривает. А которые облегчаются – директор театра, главреж и зав. постановочной частью.
Без этого дела никак, будь ты хоть Станиславский, хоть Шекспир самолично.
Наш «Вольво» сдает задом, сквозным двором выезжает в Классический переулок; и машина вновь набирает скорость.
– Уж не ваш ли центр эти богоугодные заведения и содержит? – упрямо возвращается Ерпалыч к старой теме. Сейчас старик не язвит, я это чувствую.
– Наш.
Лель абсолютно спокоен.
– Позвольте в таком случае полюбопытствовать, господин Лель: зачем вашему центру сия благотворительность? Опыты на душевнобольных кроликах ставите?
– Ну зачем же так, Иероним Павлович?! – кажется, Лель обиделся; или искусно притворился обиженным. – Хотя… отчасти вы правы! В числе прочих исследований мы лечим несчастных душевнобольных. Применяя новые, экспериментальные методики. И результаты, смею вас заверить, изрядные! Приедете – сможете сами убедиться.
– Непременно, непременно убедимся! – заверяет нашего гида Ерпалыч. – А скажите-ка, если сохранился интернат и даже клиника – может, там у вас и еще кое-что уцелело?