Намеренное зло

Смирнова Ольга Викторовна

Когда Матвей смотрел на нее, ему казалось, что от молодой женщины исходит свет, как от ангела какого-нибудь. Не то, чтобы Матвей был лично знаком с ангелами, но именно это сравнение упорно лезло в голову.

– Да, слышал. Мне Елена Ивановна сказала. А вы... хорошо отдохнули?

– Матвей, вот ты зануда, - укорила Елена Александровна, подходя к столу, за которым сидел Матвей.
– Столько лет знакомы, а ты до сих пор "выкаешь". Мне даже неудобно.

Но Матвей, хоть режь его ножом, не мог заставить себя обращаться к окружающим на "ты".

Это очень фамильярно, мать никогда бы не одобрила. Он улыбнулся второй раз и почувствовал, что жизнь налаживается. Несмотря на все, вопреки всему.

– Не могу по-другому, - признался он, будто в чем-то постыдном.
– Но буду стараться.

– Ты не хочешь пообедать?
– спросила Елена Александровна.
– Уже час дня, я проголодалась. Может, сходим куда-нибудь?

"Сходим куда-нибудь" означало посещение небольшого уютного кафе через квартал, и Матвей с воодушевлением принял предложение.

– Все равно ни одной живой души в школе, даже если задержимся, никто не узнает, - прощебетала Елена Александровна, когда они выходили из школы.
– Да и денек уж больно хорош, чтобы взаперти сидеть. Как у вас дела?

– Ничего, - ответил Матвей.
– Как вы очень верно заметили - в школе никого, но оно и понятно - лето на дворе.

– Ты так чудно выражаешься, я уже и отвыкла за месяц, - с улыбкой заметила Елена Александровна, и Матвей не усмотрел в замечании никакого подвоха или презрения. Молодая женщина так откровенно любила жизнь и наслаждалась каждым ее мгновением, не засоряя себе голову копанием в чужих странностях, что общение с ней - пусть довольно редкое в трудовые будни - бальзамом проливалось на истерзанную матвееву душу. Да, фраза банальна, но она невероятно точно отражала суть.

Матвей не мог бы сказать, что любит Елену как мужчина любит женщину - иногда ему казалось, что он вообще не способен на это чувство. И слава всем богам, что не способен. Любовь... она в понимании Матвея была предельно извращенной, двуличной, гадкой и требовательной. Волшебник и в мыслях не мог допустить, что будет испытывать эту гремучую смесь чувств под сладким названием к коллеге по работе. Нет, он не любил Елену, но она была единственной его отдушиной. И он это ценил и холил и лелеял их отношения, не близкие, нет, но... обыкновенные. Не испорченные тщательно маскируемым презрением, жалостью и двусмысленностью; не отягощенные взаимным недоверием и желанием самоутвердиться за счет унижения собеседника; не усложнённые влечением; обычная дружба.

– Наверное, оттого, что много читаю книг, - ответил Матвей, по привычке проанализировав себя в свете сказанного.
– Я и мыслю такими фразами, и трудно перестроиться. Разговорный язык слишком беден. Ему не хватает образности.

– Зато сколько экспрессии!
– рассмеялась Елена Александровна, подставляя лицо солнечным лучам. Пара стояла на оживленном перекрестке и ждала разрешающего сигнала светофора.
– Ты обращал внимание, как дети разговаривают? Два слова - и океан страстей в них!

Матвей как мог прятал раненые ладони, но Елена Александровна заметила и спросила недоуменно:

– Это где тебя угораздило? И почему не лечишь? Это... пластырь? Матвей!

Матвей вороватым движением завел руки за спину, сглотнул, чувствуя себя нерадивым учеником, которого вызвали к доске.

– Пройдет. Это пустяки.

– Ну раз ты так говоришь, - с сомнением протянула Елена Александровна.
– Хочешь, я помогу?

– Нет, спасибо большое. Не стоит, - выпалил Матвей, почти перебив её.
– Не стоит.

Елена Александровна навязывать свою помощь не стала, вместо этого с энтузиазмом пустилась в повествование о том, как провела отпуск. Она говорила и говорила - оживленно, подкрепляя свою речь размашистыми жестами, а Матвей стоял и слушал, наслаждаясь звуками ее голоса. И не забывая при этом на светофор поглядывать - насколько он знал, Елена Александровна, захваченная рассказом, может и не заметить, что загорелся переход.

И вдруг перед глазами все потемнело, и он словно ослеп на мгновение. Он поморгал, протер глаза и зрение прояснилось. Не успел он озадачиться вопросом, не солнышко ли ему голову напекло, как темнота хрипло прошептала:

"Привет, зайчонок..."

Матвей похолодел. Ну почему сейчас? Почему его никак не оставят в покое? Кому он, жалкий неудачник, сдался? Звуки улицы в одночасье стали невыносимо громкими, раздражающими; Матвей едва поборол порыв зажать уши руками. Солнце перестало приятно греть - оно больно жгло, жалило. А зеленый свет все никак не загорался...

Люди толпились вокруг, гомонили, гудели, кричали, толкались. Невозможно, поистине невозможно выносить этот кошмар! Матвей из последних сил держался, чтобы не завыть. Ему нужно куда-нибудь подальше, где никого нет, лишь блаженная тишина и полумрак...

"Мы это сделали, зайчонок...
– прошептала темнота.
– И я хочу тебя отблагодарить за помощь..."

Матвей сжался от нехорошего предчувствия. Дрожащей рукой он вытер вспотевший лоб, отчего челка встала дыбом, как иголки у бешеного дикобраза.

"Я подарю тебе то, что ты хочешь больше всего на свете. Я подарю тебе Счастье..." - продолжала шептать темнота, и Матвей, не в силах выносить этот голос внутри своей головы, схватился за виски.

– Матвей?
– спросила Елена Александровна откуда-то издалека озадаченно.
– Что с тобой? Тебе плохо?

Матвей смотрел на молодую женщину во все глаза и не видел. Он вообще ничего перед собой не видел, кроме мельтешащих размытых пятен, движение которых сопровождалось жутким гудением.

– Матвей! Что с тобой?

– М-мне...
– Выговорить хоть слово оказалось почти невозможно. Матвей ворочал языком, пытался вытолкнуть звуки из горла, но ничего не выходило. Голова его постепенно наполнялась болью, и Матвей был готов на все, лишь бы избавиться от нее. Если бы сейчас под рукой у него оказался молоток, Матвей воспользовался бы им, не задумываясь.