Нанкинская резня
Шрифт:
Однако сколь бы мощным не являлся этот конкретный фактор, данная книга является также реакцией на нечто совершенно иное. В последние годы искренние попытки вынудить Японию повернуться лицом к последствиям ее поступков стали называться «избиением Японии». Важно отметить, что я вовсе не утверждаю, будто Япония была единственной империалистической силой в мире или даже в Азии в первой трети XX века. Китай сам пытался расширить свое влияние на соседей и даже вступил в соглашение с Японией о разграничении зон влияния на Корейском полуострове, так же как европейские державы в свое время делили коммерческие права на Китай в XIX веке.
Что еще важнее, было бы плохой услугой не только мужчинам, женщинам и детям, лишившимся жизни в Нанкине, но и самому японскому народу заявлять, что любая критика поведения японцев в определенное время и в определенном месте является
Эта книга описывает два взаимосвязанных, но различных злодеяния. Одним из них является сама Нанкинская резня, история о том, как японцы истребили сотни тысяч невинных мирных жителей в столице их врага.
Второе – сокрытие истины, история о том, как японцы, поощряемые молчанием китайцев и американцев, пытались стереть факты о Нанкинской резне из общественного сознания, лишая таким образом ее жертв надлежащего места в истории.
На структуру первой части моей книги – историю резни – во многом повлиял «Расёмон», знаменитый фильм, основанный на рассказе («Ябунонака», или «В роще») японского писателя Акутагавы Рюносукэ об изнасиловании и убийстве в Токио X века. Внешне сюжет рассказа выглядит просто: бандит подстерегает странствующего самурая и его жену; жена изнасилована, а самурая находят мертвым. Но сюжет становится сложнее, когда он рассказывается с точки зрения каждого из персонажей. Бандит, жена, мертвый самурай и свидетель преступления излагают разные версии происшедшего. Читателю предоставляется свести вместе все их воспоминания, доверяя или не доверяя каждому полностью или отчасти, и создать на основе субъективных и часто своекорыстных показаний более объективную картину того, что произошло на самом деле. Этот рассказ стоило бы включать в программу любого курса по уголовному судопроизводству. Суть его уходит в самое сердце истории.
О Нанкинской резне рассказывается с трех различных ракурсов. Первый из них – японский. Это рассказ о запланированном вторжении – о том, что, как и почему было приказано выполнить японским военным. Второй ракурс – с точки зрения китайцев, жертв резни. Это рассказ о судьбе города, правительство которого было неспособно защитить своих граждан от вторгшихся захватчиков. Этот раздел включает отдельные рассказы самих китайцев, истории о поражении, отчаянии, предательстве и выживании. Третий ракурс – с точки зрения американцев и европейцев, оказавшихся на какой-то момент героями, по крайней мере, в китайской истории. Горстка оказавшихся на месте событий представителей Запада рисковала жизнью, помогая китайским мирным жителям во время резни и сообщая остальному миру о происходивших прямо у них на глазах зверствах. Лишь в следующей части книги, относящейся к послевоенному периоду, мы рассмотрим равнодушное отношение американцев и европейцев к тому, что рассказывали им собственные сограждане, присутствовавшие на месте событий.
В последней части моей книги исследуются силы, тайно сговорившиеся о сокрытии Нанкинской резни от внимания общественности в течение более чем полувека. Я также опишу недавние усилия, направленные на то, чтобы подобное искажение истории не осталось без ответа.
Любые попытки прояснить ситуацию должны пролить свет на причины, по которым японцы как нация впадают в коллективное беспамятство – и даже отрицание фактов, – когда заходит речь об их поведении в тот период. Их реакция – не просто вопрос оставленных в книгах по истории пробелов в слишком болезненных для них местах. Самые уродливые и жестокие стороны поведения японских военных во время китайско-японской войны действительно исключены из программы обучения японских школьников. При этом также замалчивается роль нации в развязывании войны посредством тщательно культивируемого мифа, будто бы японцы были жертвами, а не зачинщиками Второй мировой войны. Ужас, который испытал японский народ во время атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки, помогает этому мифу смягчить историю собственных зверств.
Когда речь идет о раскаянии за собственные действия во время войны перед судом мирового общественного мнения, Япония и поныне остается нацией-отступницей. Даже в период непосредственно после войны, несмотря на судебные процессы о военных преступлениях, признавшие виновными ряд их лидеров, японцы сумели избежать морального осуждения со стороны цивилизованного мира, которое пришлось принять немцам за их поступки в то кошмарное время. Продолжая избегать осуждения, японцы стали зачинщиками другого преступления. Как предупреждал много лет назад нобелевский лауреат Эли Визель, «забыть холокост – значит убить дважды».
Я очень надеюсь, что данная книга вдохновит других авторов и историков на исследования свидетельств выживших в Нанкине, до того как последние голоса из прошлого, число которых сокращается с каждым годом, смолкнут навсегда. Что, возможно, еще важнее – надеюсь, что она пробудит совесть японцев, вынудив их признать ответственность за случившееся.
Эта книга была написана с мыслью о бессмертном предупреждении Джорджа Сантаяны: «Кто не помнит своего прошлого, обречен пережить его вновь».
Часть первая
1. Путь к Нанкину
При попытках понять мотивы поступков японцев самыми очевидными становятся вопросы, громче всего требующие ответа. Что именно из случившегося на месте событий позволило японским солдатам полностью отринуть все ограничения, свойственные большинству людей? Почему японские офицеры позволяли и даже поощряли подобный беспредел? Какова была в этом роль японского правительства? По крайней мере, какова была его реакция на доклады, которые оно получало по своим собственным каналам, и к чему оно прислушивалось из зарубежных источников с места событий?
Чтобы ответить на эти вопросы, нам придется слегка углубиться в историю.
Японская идентичность XX века возникла в условиях тысячелетней системы, в которой социальная иерархия устанавливалась и поддерживалась посредством военного соперничества. С незапамятных времен могущественные феодальные властители островов использовали частные войска для ведения нескончаемых сражений друг с другом. К Средневековью эти войска эволюционировали в специфический японский класс воинов-самураев, кодекс поведения которых назывался «бусидо» («Путь воина») [21] . Умереть, служа своему господину, было величайшей честью, которую только мог заслужить в своей жизни воин-самурай.
21
Tanaka Yuki, Hidden Horrors: Japanese War Crimes in World War II (Boulder, Co.: Westview, 1996), с. 206–208. (Хотя Танака – фамилия автора, в этой книге на английском языке он использует американский стиль представления своего имени как Юки Танака). По словам Танаки, современные японцы извратили древний кодекс бусидо в своих собственных целях. Изначальный кодекс требовал от воинов умирать за справедливые, а не банальные цели. Но во время Второй мировой войны офицеры совершали ритуальные самоубийства по самым абсурдным причинам, таким как запинка во время цитирования кодекса. Понятие преданности в бусидо также сменилось слепым послушанием, а отвага – безрассудной жестокостью.
Подобный кодекс чести определенно не является изобретением именно японской культуры. Римский поэт Гораций первым определил понятие долга юношей каждого поколения перед их правителями – «Dulce et decorum est pro patria mori» («Сладка и прекрасна за родину смерть»). Но философия самураев намного выходила за рамки определения военной службы как чего-то подобающего мужчине и единственно правильного. Их кодекс был настолько жестким, что наиболее примечательной его чертой являлось моральное требование совершить самоубийство в случае невозможности достойно исполнить обязанности военной службы, что часто сопровождалось церемониальным и крайне болезненным ритуалом харакири, когда воин, не дрогнув, встречал свою смерть, вспарывая себе живот на глазах свидетелей.