Нансен
Шрифт:
Падая на высоких застругах, проваливаясь и выкарабкиваясь из трещин, не делая остановок для отдыха, двигались они к западу. Спустилась ночь, а они шли и шли. Нансен вел всех, ощупывая путь палкой. Узкие трещины он словно не замечал. Все же темная пасть провала во льду заставила его остановиться. Только тогда он приказал сделать привал, чтобы опасное место обойти на рассвете.
День прошел в таком радостном возбуждении, что, лишь ложась спать, Нансен ощутил сильнейшую боль в обеих руках: они были отморожены. А на следующее утро обнаружилась и другая беда: накануне он забыл завести часы. И Свердруп тоже забыл, экая досада! Точное определение долготы места стало невозможным.
Жизнерадостного Нансена, казалось, ничто не
В это утро мы совершили трапезу спокойно и не торопясь, вскипятили чаю и ели козий сыр с овсяными галетами. Даже Равну сиял, он говорил, что чует запах обнаженной земли и мха».
Скромные радости длились недолго. После «праздничной» трапезы снова продолжался поход. Ветер стих, потому всем пришлось самим впрячься в сани. К вечеру поднялась буря с градом. Град бил в лицо, а ветер кидал сани из стороны в сторону. На следующий день повалил снег. Идти стало еще труднее, так как исчезла всякая видимость. Изрытый трещинами лед стал непроходим.
И даже в этих условиях Нансен нашел повод для радости. Однажды Нансен, Свердруп и Кристиансен, связавшись вместе веревкой, вышли на разведку местности. Среди острых заснеженных гребней показалась темная ямка. «Не вода ли?» — подумал Нансен, но, прежде чем объявить об этом спутникам, осторожно ощупал палкой поверхность ямки. Да, там была вода!
«Радость наша не знала границ, — пишет Нансен. — Мы бросились на снег, прильнули ртом к воде и принялись пить. Мы так долго томились жаждой, получая лишь небольшие порции воды, что пить сколько душе угодно было несказанным удовольствием… Этого вечера, когда мы в первый раз за весь поход по материковому льду напились вволю, мы не забудем никогда!»
Еще с большим восторгом путешественники ступили на землю. Едва началась каменистая почва, они тотчас скинули с сапог шипы, которыми пользовались для ходьбы по льду. И все «с легкостью резвящихся оленей» принялись бегать по земле. Страшный материковый лед, наконец, был позади! Впереди простиралась обнаженная земля, прорезанная долинами — путь к морю… Об этом моменте Нансен писал: «Нельзя выразить словами, что значит почувствовать под ногами землю и камни, пережить блаженство, ощущая, как ноги мнут зеленую поросль… Впервые за все путешествие мы улеглись на высокой мягкой траве. Мы растянулись на ней, с наслаждением вдыхая нежный горный воздух, пропитанный чудесным запахом, похожим на запах хвойных деревьев; его распространяло какое-то встречавшееся здесь растение. Перед палаткой мы развели большой костер. После ужина курильщики набили трубки мхом и растянулись вокруг горящего костра с дымящимися трубками, чтобы как следует почувствовать, что все мучения, перенесенные на материковом льду, уже позади. Была дивная ночь…»
Высокие горы и глубокие долины затрудняли дальнейший путь. Скудные запасы продовольствия экспедиции были уже на исходе. Следовало спешить. И Нансен решил пойти на риск: вместе со Свердрупом отправиться через фиорд в Готхоб, чтобы оттуда срочно прислать продовольствие.
В экспедиции не было подходящего судна для такого плавания. Но разве могло что-либо остановить человека, для которого принятое решение означало исполнение.
К сооружению лодки приступили немедленно. Два бамбуковых шеста и лыжная палка послужили основанием ее корпуса. Для шпангоутов использовали ивовые прутья, а на обшивку пошел пол палатки. Хотя главным инструментом являлся только топор, а протыкать жесткую парусину приходилось голыми пальцами, без наперстка, все же лодку удалось смастерить в один день.
То было неказистое суденышко, короткое и широкое, напоминавшее черепаху.
Крошечная скорлупа еле справлялась с крутыми волнами и с трудом выдерживала жестокий встречный ветер. Все же, хотя и медленно, она приближала к заветной цели на западном берегу. Нансен был в отличном настроении и с юмором похваливал свое утлое суденышко за то, что «ни одна капля воды не попадает в него, кроме той, что хлещет через дно». Плывя в лодке, он застрелил шесть больших голубых чаек. Чаек ощипали и недолго поварили в кастрюле. Наконец после длительного недоедания удалось как следует насытиться. Свердрупа потом спрашивали, хорошо ли были вычищены птицы.
— Право, не знаю, — отвечал он. — Я видел, что Нансен что-то тащил из них, это была, наверно, часть кишок, а все остальное пошло в суп. Но лучшего я никогда не ел!
Нансен разделял мнение своего спутника. Стоит целиком привести его слова, они примечательно характеризуют самого Нансена, в душе которого поэтическое восприятие жизни всегда преобладало над трудностями и грубостью быта: «Мы раздирали птиц зубами и ногтями, и скоро первые две, сваренные в кастрюле, были съедены с головами, ногами и всем прочим. Затем мы принялись за следующих двух, но уже с большим спокойствием. Подобрали и суп. И так мы сидели, наслаждаясь бытием, а северное сияние необычайной силы затмевало свет нашего костра. Пылало сияние и на севере и на юге. Вдруг все понеслось в стремительном вихре через небо, а затем в вершине небесного свода образовался крутящийся огненный сноп. Глаза ослепил сильнейший свет. Но вот пламя уменьшилось, свет мало-помалу угас и только отдельные матовые световые туманности плавали по усыпанному звездами небу. Мы сидели пораженные — такого северного сияния я никогда „е видел ни раньше, ни позже. Внизу под нами темнел спокойный фиорд“.
Плавание по водам фиорда продолжалось несколько дней. То были самые радостные дни за все время путешествия, так как цель была близка, и уже это одно подымало настроение. Кроме того, наконец кончились муки голода. Уверенность в скором окончании экспедиции позволила прекратить жестокий режим экономии продуктов и… вдосталь питаться чайками. Нансен не мог нахвалиться супом из них, который, по его словам, был „несравненным“ и таким крепким, что сразу придавал силы, когда путешественники вливали в себя целые литры густого навара. В начале октября свершилось долгожданное событие — ивовая лодка путешественников приблизилась к мысу Готхоб. Из домов на берегу тотчас выбежали местные жители, по большей части женщины-эскимоски. Они были потрясены, увидев жалкое суденышко с двумя белыми людьми. Им не верилось, чтобы люди могли приехать в такой посудине! Эскимосы приветливо встретили путешественников. Затем к ним подошел молодой европеец, одетый в эскимосскую одежду. Приняв прибывших за англичан, потерпевших крушение, он обратился к ним по-английски с датским акцентом, потому Нансен ответил ему на датском языке, объясняя причину столь неожиданного и удивительного появления.
Нансен не ошибся: действительно, то был датчанин, служащий торгового агентства в Готхобе.
Первым вопросом к нему было:
— Когда отсюда пойдет судно в Европу?
— Увы! Должен вас огорчить, — ответил датчанин. — Последний пароход ушел уже несколько месяцев назад. В Гренландии теперь нет ни одного судна, на которое вы могли бы попасть. Впрочем, на юге, в Ивигтуте, быть может, еще стоит „Фокс“, кажется, он должен уйти в половине октября…
— А далеко до Ивигтута?