Нансен
Шрифт:
Но вот, писал Нансен, появились европейцы. Не зная и не понимая этого народа и его нужд, они прежде всего принялись навязывать свою религию, уничтожать туземные обычаи и традиции, ничего не давая взамен. Европейские миссионеры полагали, что смогут обратить эскимосов в христианство, не подозревая того, что свободный народ охотников исповедовал доктрину милосердия и любви гораздо полнее, чем христианские нации.
Нансен нисколько не идеализировал эскимосов, сопоставляя их доброту с алчностью европейских колонистов. И, конечно, заносчивых колонизаторов задели его слова о том, что у коренных гренландцев считается обязанностью помогать тем, у кого ничего нет, пока имеется, чем помогать. Гренландцы,
Как у всякого охотничьего народа, понятие о собственности у эскимосов было весьма ограниченное. Частная собственность наиболее полно признавалась лишь в отношении каяка, орудий охоты и рыбной ловли. Все эти предметы принадлежали одному охотнику, и никто не смел их захватывать. Зато понятия земельной собственности у эскимосов совсем не существовало, и они не ведали распрей из-за дележа земли.
В связи с этим Нансен высказал решительное убеждение: «Европейцы руководятся принципом, что хорошо развитое чувство собственности — первое условие цивилизации. Является ли это благодеянием для эскимосов? Вопрос этот может вызвать сомнение кое у кого, что же касается меня, то я на этот счет без колебаний отвечаю „нет!“. И он добавляет: „Законы, на которых основывалось гренландское общество, чрезвычайно близки настоящему социализму, осуществленному в жизни“.
В книге о Гренландии радикальные взгляды молодого Нансена выразились с особенной силой. Хочется привести и другие его высказывания, чтобы представить их прогрессивную направленность.
„По-видимому, грабить чужеземные народы совместимо с европейской моралью, если судить по тому, как европейцы обычно обращаются с туземными племенами в Африке и в других местах…Во многих отношениях эскимосская мораль выше той, которая существует в большинстве европейских обществ. Я напомню хотя бы об их самоотверженной любви к ближнему и их готовности приходить друг другу на помощь — в нашем обществе, обыкновенно, этого нет и в помине“.
Резко критикуя поведение европейцев в Гренландии, Нансен все же подчеркивает, что они обращались с эскимосами гораздо мягче, чем с другими народами, подвергшимися „цивилизаторским экспериментам“. Тем не менее взаимоотношения „цивилизаторов“ с местным населением характеризуют такие факты: в датских колониях, в южной Гренландии, туземцам запрещалось держать нужных им собак только потому, что они беспокоили коз, принадлежавших нескольким европейским семействам. Так поступил даже миссионер — единственный европеец в поселке.
Гренландцы, утверждает Нансен, — народ кроткий, терпеливый. Как-то европеец, живший в Готхобе, послал женщин-эскимосок за сеном на луга возле фиорда Амерлик. Эскимоски, исполнявшие это поручение, отсутствовали очень долго, и никто не мог понять, что с ними случилось. Наконец они вернулись и на вопрос: „Почему вы так долго пропадали в Амерлике?“ — ответили: „Когда мы добрались до места, трава была еще слишком низка — нам пришлось ждать, пока она вырастет“.
Этот рассказ Нансен заключает с горечью: „Вот с таким точно терпением гренландцы дожидаются того, когда созреет их собственная гибель. Они терпеливый народ“.
„Что же в итоге принесла европейская цивилизация гренландцам?“ — задается вопросом Нансен. И дает ответ, в котором заключается зерно его гуманистической философии в будущем.
На первый взгляд может показаться, что европейцы привезли народу, жившему, в сущности, в каменном веке, многое, что должно было облегчить тяжелую борьбу за существование. Фактически случилось наоборот.
Огнестрельное оружие? Нет, говорит Нансен, ружья не помогли охотникам, а привели к быстрому избиению оленей ради прибыли. На узкой полосе пустынной земли, лежащей вдоль западного берега, уничтожалось не менее шестнадцати тысяч оленей ежегодно. Причем обычно снималась только шкура, которую дешево покупали европейцы, а мясо выбрасывалось. В результате такой хищнической охоты олени были почти полностью истреблены. То же случилось с тюленями: ружье сделало редкими их когда-то бесчисленные стада.
Непоправимый вред нанесли эскимосам такие европейские товары, как табак и спирт. Появились и болезни, которых ранее не знали гренландцы: туберкулез и сифилис.
Деятельность европейцев в Гренландии привела к упадку и вырождению. Единственной „наградой“ было формальное введение христианства. „Но мне кажется неизбежным вопрос, — восклицает Нансен, — не куплено ли христианство слишком дорогой ценой?
Не возникнут ли у самого глубоко верующего некоторые сомнения в том, является ли христианство действительно благословением для народа, если оно куплено ценою всего его благополучия.
…И напрашивается вопрос: может ли считаться более завидным положение эскимоса, являющегося христианином только по названию, но который не в состоянии поддержать свою семью, имеет плохое здоровье и погружается все больше и больше в нищету, чем положение эскимоса-язычника, живущего в „темноте духовной“, но который может содержать свою семью, крепок здоровьем и вполне доволен своей жизнью?
Если бы эскимос мог по-настоящему соблюдать свои интересы, то он бы обратился к богу с горячей просьбой: „Господи, спаси меня от друзей, а с врагами я справлюсь сам!“
Размышляя о том, что принесла европейская цивилизация Гренландии, Нансен пришел к печальным выводам. Хотя европейцы обращались с эскимосами гораздо мягче и осторожнее, чем обычно вели себя с туземцами в колониях, эскимосы обречены на гибель.
„Не является ли это для нас серьезным предупреждением? Если мы посмотрим на другие первобытные народы, разве мы не найдем, что результаты соприкосновения с европейской цивилизацией и христианством были всюду одинаковы?
Что случилось с индейцами? Что стало со столь гордыми когда-то мексиканцами или с богато одаренными инками в Перу? Где аборигены Тасмании и туземные народы Австралии? Скоро не останется ни одного из них, кто бы мог поднять свой обвиняющий голос против принесших им гибель. А Африка? Мы уже начали ее грабить. Если негры не окажутся более стойкими в жизни, чем другие народы, то они, несомненно, пойдут тем же путем, как только к ним явится христианство со своими развевающимися знаменами. Но мы этим нисколько не смущаемся, и у нас всегда готовы громко звучащие фразы о том, что мы приносим бедным туземцам благословение христианства и цивилизации“.
Не следует думать, что эти страстные слова были вызваны лишь случайным эмоциональным порывом. Нет, они отражали взгляды Нансена, были итогом его глубоких, горестных раздумий не только над виденным в Гренландии, но и над тем, что происходило в других частях мира.
С тем же страстным негодованием говорит он о христианских миссионерах в Китае, лжепроповедниках мира и человеколюбия. Когда китайцы не в пример беспомощным гренландцам оказывали им сопротивление, то эти мнимые миротворцы взывали к своим правительствам. И правительства присылали корабли и войска, которые огнем пушек расправлялись с ни в чем не повинными людьми. А едва китайцы попытались оградить себя от ввоза губительного яда — опия, как народы, исповедующие христианство, начали кровопролитную войну, чтобы открыть китайские порты для торговли опиумом.