Напарник чародея
Шрифт:
Конечно, парень мог сам захотеть увидеть родного отца, когда вырастет. И вот, узнав, что его сын вернулся на Цереру, Уайти написал ему письмо. Парень ответил единственным — и весьма недвусмысленным письмом. Он написал буквально следующее: «Не суйся в мою жизнь». С этим не поспоришь. Впрочем, тон послания неудивителен, учитывая, что наплела Генриетта про своего мужа их общему сыну. Кое-что из рассказанного, возможно, даже правда. Поэтому Уайти пришлось пережить неласковый ответ чада и продолжать зарабатывать пением.
Церера! Почему парень туда вернулся?
Наверное,
Уайти срочно подписался на еженедельник «Служба новостей Цереры» и издалека следил за основными событиями в жизни мальчика — за его женитьбой, рождением дочери, переселением всего семейства на новую околопланетную колонию на большом астероиде, который назвали Фермой. Там благополучно осуществили совершенно новую идею геоморфизма* [4] — окружили весь астероид силовым полем, создав сплошной купол.
4
Геоморфизм — дословно, подобный земле
Но однажды купол вышел из строя, сын Уайти и его жена погибли.
Но ребенок остался жив.
Ребенок был жив, а родители не оставили завещания. Бабушка и дедушка со стороны матери последовали примеру Генриетты и предпочли погрузиться в холодный анабиозный сон, ожидая роста своих доходов...
Так, совершенно неожиданно, ближайшим и единственным родственником ребенка оказался Уайти.
Он коснулся конверта в нагрудном кармане. Ему не нужно было открывать его вновь: он и так видел печатные строки, стоило ему закрыть глаза. Он — дедушка, ближайший родственник, и поэтому маленькая Лона целиком на его ответственности. У него появился второй шанс вырастить ребенка. Бард смотрел, как уменьшается за кормой Тритон, а за ним — гигантский шар Нептуна, и чувствовал наряду с печалью странное возбуждение. И поклялся, что на этот раз, как ему ни придется трудно, он воспитает сироту как подобает ребенку из приличной семьи.
Ему пришлось нелегко.
Во-первых, потому что адвокат отвел его не в приют и не в дом для усыновленных, а в больницу. В палате на койке сидела прекрасная, как ангелочек, голубоглазая светловолосая девочка шести лет и смотрела трехмерную телепрограмму. Только смотрела. Не разговаривала, не ерзала, не бросала бумажные шарики на пол, как сделал бы ее непоседливый дед, имея от роду столько же лет, как внучка, — больше ничего.
— Лона, это твой дедушка, — сказала доктор Росс.
Девочка подняла голову и, конечно, не заголосила от радости узнавания. Они никогда не виделись, и Лона, наверное, даже не подозревала о его существовании.
— Ты папа моей мамы?
Уайти перестал улыбаться. Значит, несчастный ребенок и с родителями матери не виделся? Прежде чем они заморозились, конечно.
— Нет, я дедушка с другой стороны.
— Папа моего папы?
— Да.
— А...
Когда Уайти пришел в себя, доктор в своем кабинете объяснила:
— Это серьезная травма, и у девочки не было никакой защиты от нее. Ведь в конце концов ей, всего шесть лет. Неудивительно, что у нее подавлена память о катастрофе — и обо всем, что с нею связано.
— Да, неудивительно, — бард заставил себя улыбнуться. — Но ей и нечего особенно вспоминать.
Доктор Росс кивнула:
— Вам нужно быть очень осторожным, бережно обращаясь с ее амнезией. Лону всему придется учить заново, но вам следует все время быть начеку. Какое-то время ничего не рассказывайте о Ферме, о ее родителях, вообще о прошлом. Мы не знаем, какое именно воспоминание будет особенно болезненным и снова отбросит ее назад.
Уайти кивнул.
— Девочка должна лечиться у психиатра?
— Да, это очень важно.
— Понятно... У вас есть частная практика, доктор?
— Да, небольшая, — сразу ответила доктор Росс, — и я могу позаботиться о Лоне.
Так что перекати-полю пришлось наконец осесть: купить квартиру, продумать интерьер, заказать мебель. Наконец опекун смог забрать девочку из больницы и, держа за маленькую ладошку, отвести домой.
Лона, вопреки распространенному мнению, что под ангельской внешностью обычно скрывается чертенок, оказалась послушной и доброй девочкой.
Слишком послушной и доброй. Уайти обнаружил, что постоянно ждет каких-нибудь шалостей.
Но она была абсолютно послушна, делала точно то, что он ей говорил... И ничего больше.
А когда у него не находилось для нее занятия, она просто смотрела трехмерные телепрограммы, сложив руки на коленях, выпрямив спину (он как-то велел ей так сидеть, надеясь пробудить бедняжку к жизни). Все, чему он ее учил, она усваивала с первого раза и точно исполняла. Каждое утро заправляла свою постель, мыла посуду, учила азбуку...
Как робот.
— Она просто очень хорошая девочка, — осторожно сказала как-то доктор Росс. — Иногда такие встречаются.
— Может быть, но это неестественно для детей. Послушайте, доктор. Конечно, может быть, я неправ, но хотелось бы хоть раз всего лишь легкого непослушания. Небольшой перебранки с дедом. Почему этого нет?
— Комплекс вины, — медленно ответила доктор. Уайти удивленно смотрел на нее:
— В чем же Лона считает себя виноватой?
— В случившемся взрыве, — доктор вздохнула. — Часто дети считают, что если что-то случилось, то это в результате их поступков.
Уайти нахмурился.
— Я понимаю, что она может горевать из-за своей ложной вины. Но вести себя абсолютно правильно? И почему это мешает ей видеть сны?
— Все видят сны, мистер Тамбурин.
— Называйте меня Уайти, — он плотно закрыл глаза. Настоящее имя вызывало у барда неприятные воспоминания о прошлом. — Просто Уайти.
— Уайти, — неохотно повторила за ним женщина-доктор. — Мы знаем, что Лона видит сны — это показали тесты на быстрое движение глазных яблок.
— Тогда почему она говорит, что не видит снов?