Шрифт:
ПРОЛОГ или четыре нелегких разговора, и что из этого вышло
Париж, февраль 1798 года
В кабинете всесильного Поля Барраса уже не раз решалась судьба Франции. Иногда будущее Республики определялось во время тихих разговоров, иногда — бурных споров, но чаще всего лишь одинокими размышлениями хозяина. Баррас терпеть не мог демократии ни в каком виде, хотя сам себе немного стеснялся в этом признаться. Когда-то революция захватила его, но прошли годы... Власть меняет людей. Баррасу стал противен шумный, непослушный Конвент. Даже созданная Директория, в которой он естественным
«Чертов выскочка! — думал Баррас, мелкими глотками потягивая коньяк. — И без него хватало головной боли со стороны наших горе-генералов, которые только и умеют, что воровать да губить солдат. Но этого оказалось мало! Пришла беда, откуда не ждали: корсиканский коротышка с бандой оборванцев разбил всех, даже австрийцев, и ограбил Италию сильнее, чем Аттила! Чертовы австрийцы! Как дошло до дела...»
Самовлюбленный, давно переставший оценивать собственные поступки с точки зрения морали — мораль не для Поля Барраса! — лидер Республики и не заметил, что мысленно желает гибели и Наполеону, и славящим его солдатам, и даже Республике. Зачем нужна Республика, которая еще недавно с восторгом выкрикивала его имя, а теперь готова на колени встать перед Бонапартом.
— Новое увлечение! — уже вслух прошипел Баррас, снова наполняя бокал. — Солдаты и горожане, буржуа и санкюлоты, шлюхи и дамы высшего света — все в восторге от Бонапарта! Да еще этот Колиньи... Крутится рядом с генералом, помогает связями в деловых кругах. Еще немного, и Ротшильды сблизятся с Бонапартом, а какую игру они ведут, никто не понимает. Чертов Колиньи! Друзья они с Бонапартом, или враги?
В дверь негромко, но очень веско постучали. Баррас выкрикнул позволение войти, и в кабинет вошел Колиньи. Человек без чина и звания, но сыгравший огромную роль в победоносной Итальянской компании. Человек, которого, по слухам, Бонапарт клялся повесить, как только найдет. Но в Париж они вернулись вместе, ничем не выдавая вражды.
— Я не отвлек вас от чего-либо чрезвычайно важного? — Колиньи угодливо улыбался, но дверь за собой притворил вполне по-хозяйски. — О, великие времена! Судьбы Европы и всего мира решаются здесь, в здании Конвента!
— Я бы не был в этом уж слишком уверен! — хмурый Баррас жестом пригласил Колиньи присесть. — Коньяк? Или вы, как всегда, на минутку, бумаги подписать?
— Разве не приятные я вам приношу бумаги? — Колиньи так же, жестом, от коньяка отказался. — Трофеи продолжают поступать! Казна полнится.
— И не только государственная казна! — съязвил Директор. — Генералы бросают северные армии на Рейне, чтобы напроситься в гости к вашему Бонапарту. Тоже хотят увешать стены своих домов картинами итальянских мастеров. Из нашей южной армии только рядовые солдаты еще не озолотились, но мошну и они набили как следует.
— И солдаты, и офицеры, и генералы — все проявили доблесть, которой я был свидетелем! — Колиньи вальяжно закинул ногу на ногу и ослепительно улыбнулся Баррасу. — Конечно, мне немного жаль своей родины. Вы ведь наверняка знаете от своих шпионов, что при рождении я получил другую фамилию? Но, надо признать, на полуострове давно надо было навести порядок. Я рад, что эта честь выпала французскому народу, народу Революции! Генерал Бонапарт позаботился об установлении в Италии республиканских порядков, что, несомненно, в скором времени приведет к благосостоянию моих бывших соотечественников.
— О чем только не позаботился ваш Бонапарт! Успевает везде, что твой Юлий Цезарь. Вернулся в Париж, и вот уже никого, кроме него, не видно и не слышно. Всюду только ваш Бонапарт, во всех делах!
— Вы в третий раз назвали его моим, — заметил Колиньи. — Но на каком основании? Бонапарт принадлежит только себе и Франции. Он великий человек!
— Да бросьте, он вас не слышит! — Баррас встал и раздраженно прошелся по кабинету, разминая затекшие ноги. — Великий, великий... Я знаю, что ему просто несказанно повезло несколько раз. Военная фортуна, не более! И к солдатам он умеет найти подход. И, как я понимаю, не без вашей помощи!
Это прозвучало почти как обвинение, и Колиньи удивленно поднял брови, но Баррас этого не заметил. Чуть помедлив, он махнул рукой и снова наполнил рюмку. От вспышки гнева сердце застучало быстрее, и выпитая залпом рюмка на минуту опьянила его.
— Какого черта вы сидите тут с таким невинным видом, Колиньи?! — почти закричал Баррас. — Вы прекрасно помните, о чем мы говорили здесь, когда решили отослать слишком ретивого генерала на юг! Вы лично сообщали мне, что южная армия в плачевном состоянии, солдаты сидят без сапог и продают ружья!
— Так оно и было. — Кивнул гость с невозмутимым видом. — Согласитесь, в революционной Франции позорно много воруют. Прямо начиная с самого верха. Но я почувствовал в Бонапарте нечто особенное, и помог ему своими личными средствами.
— И откуда они у вас только взялись, такие средства?!
— Оттуда же, откуда и у вас! — все с тем же спокойствием парировал Колиньи. — Да полно вам, мсье Баррас. Что было, то было. В конце концов, если бы не ошеломительный успех Наполеона, Республики могло бы уже и не быть. Войска на Рейне, в которые свои личные средства вложили вы, — тут итальянец позволил себе довольно нахальную усмешку, — потерпели бы полный крах, если бы Австрия сумела послать в Германию подкрепления. Мой друг Наполеон — спаситель нации. А не будь Республики, вы были бы первым кандидатом на гильотину. Бегство же для вас совершенно невозможно, мсье Баррас. И личность вы чересчур известная, и присматривают за вами некоторые влиятельные особы.
Усилием воли, потушив вспышку гнева, Баррас снова налил себе. Из-за проклятого корсиканца он стал много пить. Честолюбие всегда было его слабым местом. Колиньи же сейчас напомнил Баррасу то, о чем он предпочел бы забыть: неудавшуюся попытку бегства, когда таинственный мсье Дюпон и русский посланник Штольц унизили его, схватив в последний момент за шиворот, словно сорванца какого-то. Лидер Директории, самый могущественный человек во Франции, тогда всерьез испугался, и не мог простить этого ни мертвому уже Штольцу, ни исчезнувшему Дюпону, ни каким-то образом замешанному в той истории Колиньи. Странные, волшебные предметы... Баррас боялся их, чувствуя, что в этой игре ставки даже выше, чем в европейской политике. По натуре, не будучи трусом, он все чаще уединялся с бутылкой и топил в коньяке липкий, непривычный страх.
— К слову о влиятельных особах... — Баррас вернулся в кресло. — Не относится ли к их числу и наш молодой гений, генерал Бонапарт? Может, это и не мое дело, но вся эта история с Жозефиной... Я знаю, что вы дали ей фигурку Кролика.
— Я? — Колиньи беспечно пожал плечами. — Может быть, и я. Это было давно, все тысячу раз переменилось. Жозефина теперь принадлежит Бонапарту. Я счастлив, что вы не совершили никаких глупостей в этом отношении. Что же до самого генерала, то да, теперь он весьма влиятельная особа. Все переменилось. И в связи с этим, у меня есть к вам дело, или, точнее, вопрос. Теперь, когда заключен мир почти со всеми врагами, и лишь Британия не смирилась со славой французского оружия, что собирается предпринять Директория?