Наполеон Бонапарт
Шрифт:
Впрочем, жизнь не оставляла времени для раздумий. Едва лишь одержав победу под Ваграмом, Наполеон должен был готовиться к продолжению борьбы и новым битвам. Но был ли он все так же уверен, что ему светит, как и раньше, счастливая звезда?
Ему повезло: эрцгерцог Карл, при выдающихся военных способностях не отличавшийся твердостью характера, был склонен также прекратить войну [1041] . 12 июля в Цнайме он предложил заключить перемирие, и Наполеон сразу же принял предложение. За перемирием последовали переговоры о мире, закончившиеся 14 октября подписанием Шёнбруннского договора. Австрия потеряла юго-западные и восточные провинции, должна была уплатить контрибуцию в восемьдесят пять миллионов франков и обязалась сократить свою армию до ста пятидесяти тысяч человек [1042] .
1041
O. Criste. Erzherzog Karl. Bde I–III. Wien — Leipzig, 1912.
1042
A. de Clercq. Op. cit., t. II, p. 293–299.
Ранней
Он ответил письмом, в котором нельзя было не чувствовать искреннюю взволнованность. Он приглашал Марию приехать как можно скорее, уверял в своей преданности, любви. Письмо заканчивалось такими словами: «Я покрываю Ваши прелестные руки тысячами самых нежных поцелуев и одним-единственным — Ваши прекрасные уста» [1043] .
Мария Валевская приехала. Она поселилась в живописном селении Модлинг, недалеко от Вены. Каждый вечер из Модлинга в Шёнбрунн стремительно неслись экипажи. В один из вечеров Мария призналась, что ждет от него, от Наполеона, ребенка, наверное сына.
1043
A. Castelot. Le grand empire, p. 231 (ссылка на архив Baлевских).
У него будет сын от женщины, которую он любит. Чего же еще желать?
Было несколько дней, светлых, солнечных дней октября в Вене, когда ему казалось, что счастье найдено! Оно здесь, во всем: и в неярком свете осеннего солнца, и в золотых волосах Марии, и в плененных австрийских знаменах, и в славе Ваграма, и в будущем, давно желанном сыне — наследнике императорской короны, продолжателе династии.
Наполеон был полон самой нежной предупредительности к Марии. Он был внимательнее, чем когда-либо, старался угадывать ее желания, был заботлив.
Сколько длилось счастье? Оно оказалось недолгим. Этот неугомонный корсиканец, всегда что-то ищущий и к чему-то стремящийся, он не мог удержать счастье в руках, не мог его зажать в кулак; оно просачивалось между пальцами.
Неожиданно к нему пришли мелкие, суетные мысли. Сын от польской графини? Подходит ли это великой империи? Он уже привык облекать простые, трезвенные, продиктованные жестким расчетом мысли в выспренние, торжественные фразы, над которыми сам пятнадцать — двадцать лет назад, в дни якобинской юности, издевался бы. Наследник престола, сын чужеземной, польской графини — примет ли это французский народ? Не оскорбит ли это чувства французского величия?
Логика этих сомнений возвращала Наполеона к тешившей его тщеславие, ставшей уже привычной мысли: только принцесса старейших императорских династий — из дома Романовых или дома Габсбургов — может быть матерью наследника его славы и престола.
Он простился с Марией Валевской торопливо, почти холодно, объяснив наспех, что неотложные государственные дела требуют его возвращения в Париж. О будущем не было сказано ни слова
Вскоре у Валевской родился сын; его назвали Александр-Флориан-Жозеф-Колона. В историю он вошел под именем графа Валевского, министра иностранных дел Второй империи; он председательствовал на Парижском конгрессе 1856 года, завершившем Крымскую войну. Тогда его имя было у многих на устах. Иным даже казалось, что это начало восхождения по лестнице славы. Но Наполеон III — племянник великого императора (если он только был действительно его племянником) — не склонен был поощрять успехи прямого сына основателя династии. Граф Валевский должен был отойти в сторону; он затерялся в толпе мелкой придворной знати и в 1868 году умер.
Наполеон, вернувшись в Париж, сразу забыл и о сыне, и о женщине, без которой, как ему недавно казалось, нет жизни. По-видимому, он был даже доволен, что не поддался сантиментам, непростительной слабости. Он энергично потирал свои маленькие руки. Пора, давно пора увенчать здание империи блистательным браком с царственной особой из самых знаменитых монархий. После возникших затруднений — они еще не были явными, но он их угадывал — с проектами брака с сестрой Александра I он все больше склонялся в пользу династии Габсбургов. Тысячелетняя монархия — это чего-то стоило! Камбасересу были уже даны указания основательно ознакомиться с этим возможным вариантом.
Наполеон был доволен; он даже что-то насвистывал. Он сам, инстинктивно, избежал подстерегавшей его опасности; он был теперь снова на верном пути.
Бедный, бедный корсиканец, позволивший ослепить себя позолотой имперского скипетра! Он прошел мимо простого человеческого счастья, приблизившегося вплотную: протяни только руку — оно рядом, достанешь, и заменил его мишурой внешнего блеска, обманчивого, лживого, заставившего позднее с ужасом и горечью вспоминать о роковых просчетах.
Наполеон вышел победителем из войны, грозившей ему неисчислимыми опасностями. Министр иностранных дел Шампаньи рассылал во все концы света победоносные реляции. Империя еще раз доказала несокрушимую мощь, а император — военный гений; кто решится еще им противостоять? Но люди, ближе наблюдавшие императора, утверждали, что они никогда его не видели таким сосредоточенным, хмурым, мрачным, как в дни пребывания в Шёнбруннском дворце. Передавали, что он чем-то болен, подвержен каким-то приступам. Дурное настроение императора чаще всего объясняли смертью Ланна. Наполеон был потрясен его гибелью; Ланна он любил и ценил больше всех; только от него одного он готов был выслушивать правду. Была распространена версия, будто умирающий Ланн, к которому Наполеон приходил дважды — утром и вечером, высказал ряд горьких истин и резко обвинил Бонапарта. Наполеон в своих мемуарах передал правдивый рассказ, как Ланн, лишившись обеих ног и чувствуя, что жизнь покидает его, сердился, ругался и цеплялся за Наполеона; он надеялся с его помощью остановить надвигавшуюся смерть [1044] . Такие вещи нельзя придумать; это была правда. Но весьма возможно, что это была лишь часть правды, а другую, тяжелую и трудную для Наполеона правду он не рассказал. Новейшие исследователи склонны принять за истину старую версию о горьких словах Ланна [1045] .
1044
Las-Cases. Memorial, t. II, p. 24–25.
1045
A. Castelot. Napoleon. Paris, 1968, p. 297–299.
Но как бы много ни значила для Наполеона гибель Ланна, ею нельзя объяснить его тягостное состояние. Он был солдат, он близко и часто видел смерть; он испытал уже и смерть Мюирона, Дезе, многих близких ему людей. Причина его дурного расположения духа была глубже: он не мог не чувствовать зыбкость почвы, на котором возвышалось казавшееся таким монументальным и прочным здание великой империи.
В Вене случилось странное происшествие. Во время смотра войск перед Шёнбруннским дворцом генерал Рапп, находившийся в свите императора, обратил внимание на юного, хорошо одетого немца, настойчиво добивавшегося возможности лично переговорить с императором. Что-то напряженное во взгляде этого внешне спокойного и сдержанного молодого человека показалось Раппу подозрительным. Он приказал его задержать и обыскать. Арестованный назвал себя Фридрихом Штапсом, сыном пастора, студентом, семнадцати лет. При нем был найден портрет молодой девушки и большой кухонный нож. На вопрос, зачем он взял с собой нож, он ответил хладнокровно: «Чтобы убить Наполеона».
Императору доложили о происшедшем, и он приказал привести к нему Штапса. «Почему вы хотели меня убить?» — спросил он молодого немца. — «Потому что вы приносите несчастье моей стране». — «Я вам причинил зло?» — «Да, как всем немцам». Спокойствие этого юного студента поразило Наполеона; он заподозрил, что перед ним сумасшедший, маньяк, и приказал своему врачу Кор-висару освидетельствовать его. Корвисар подтвердил, что Штапс совершенно здоров.
Видимо, что-то в этом собранном, непоколебимо уверенном в своей правоте молодом человеке нравилось Наполеону; может быть, он чем-то напомнил ему собственную юность в Балансе, Оксонне? Он обещал ему сохранить жизнь, протягивал руку примирения при одном лишь условии признания своей вины или какой-либо другой формы просьбы о прощении.
Штапс холодно, почти высокомерно отказался от всякой милости со стороны Наполеона. Старательно подбирая точные слова, он выразил «самое глубокое сожаление о том, что не сумел выполнить поставленной задачи…». «Черт вас возьми! Можно подумать, что преступление для вас ничего не значит!» — вскрикнул потерявший сдержанность Наполеон. Штапс ответил так же холодно и уверенно: «Убить вас — это не преступление, это долг».
Могущественный монарх, властитель величайшей империи, всесильный самодержец, перед которым все трепетали, он должен был почувствовать свое бессилие сломить волю этого дерзкого, несокрушимого в своей убежденности мальчишки. Тщетно Наполеон уговаривал его, предлагал выпустить на свободу, вернуть невесте, семье, если только он обещает не возобновлять попыток убийства. Штапс от всего отказался.