Наполеон Бонапарт
Шрифт:
В 1804 году он еще отчетливо сознавал, что основной источник его силы — в преемственной связи с революцией; стремительное восхождение вверх начиная с Тулона стало возможным лишь потому, что его паруса надували ее могучие ветры. Должен ли он отказываться ныне от этой могущественной силы? Пусть на это не рассчитывают враги…
Попирающее всякую законность, всякие основы права дело герцога Энгиенского, начиная с захвата его на территории нейтрального государства и кончая расстрелом при отсутствии состава преступления, было полностью на ответственности Бонапарта. Он это понимал и никогда от нее не отказывался.
Некто Кюре, до тех пор малоприметный член Трибуната, в прошлом осмотрительный депутат «болота», после казни Герцога Энгиенского, одобряя смелость Бонапарта, воскликнул: «Он действует, как Конвент!» [779] . В его устах это было высшей оценкой, и в самом этом определении было какое-то зерно истины. Бонапарт в эти дни говорил
779
G. Lefebvre. Napoleon, p. 170.
780
«Memoires de Madame de Remusat 1782–1808» (далее — Madame de Remusat. Memoires), t. I. Paris, 1810, p. 340.
***
Герцог Энгиенский был расстрелян 30 вантоза XII года. Через шесть дней, 6 жерминаля (27 марта), Сенат принял обращение к Бонапарту; за множеством пышных слов скрывалось пожелание сделать власть Бонапарта наследственной. Это не вносило еще полной ясности, и 3 флореаля (23 апреля) все тот же Кюре, уподоблявший Бонапарта Конвенту, на сей раз выступил в Трибунате с иными речами: он предложил провозгласить Бонапарта императором французов. Этой инициативой Кюре обессмертил свое имя; его предложение дало повод для каламбура: «Республика умерла — Кюре ее похоронил» [781] . 28 флореаля (18 мая 1804 года) постановлением Сената (так называемый сенатус-консульт XII года) «правительство Республики доверялось императору, который примет титул императора французов». Даже простое сопоставление календарных дат показывает несомненную связь этих событий.
781
Кюре — приходский священник.
Историки — почитатели культа «великого императора» пытались расчленить этот процесс; сама возможность сближения столь различных, как они уверяли, явлений шокировала их стыдливость. Это легко достигалось тем, что события марта 1804 года отделялись от провозглашения Бонапарта императором подробным перечислением всех обстоятельств и юридической процедуры этого государственного акта. Напрасный труд! Как будто оставался еще кто-либо не знающий, что слова и действия Сената были внушены и подсказаны первым консулом, торопившимся сменить свой титул.
Некоторые сомнения на предварительной стадии келейного обсуждения вызывал титул монарха. Талейран осторожно, вкрадчиво, но настойчиво пытался подсунуть Наполеону титул «король» [782] . Талейрана воодушевляли в этих усилиях не только желание вернуть себе привычное положение гран-сеньора королевского двора, но и тайная надежда увеличить трудности своего сюзерена, незаметным образом скомпрометировать его в глазах современников и Европы. Но Наполеон не привык жить чужим умом. К тому же он угадывал за подчеркнуто безразличным тоном Талейрана крайнюю степень его заинтересованности. Титул «король» был решительно отвергнут; Бонапарту не подобала роль дублера или преемника Бурбонов. В истории Франции переворачивались новые страницы, и только гремящий громом литавр, овеянный великой славой Рима титул «император» более всего подходил в новых исторических условиях требованиям времени.
782
Ibid., p. 359–360.
Сама империя первоначально сохраняла ту двойственность, ту противоречивость, которыми была отмечена предшествующая деятельность Бонапарта. На серебряных монетах, выпущенных после сенатус-консульта 28 флореаля, было обозначено: «Французская республика. Император Наполеон I». «Император Республики»— это было общеупотребительное выражение того времени. Иные шли еще дальше — они говорили: «Император революции», но это уже были крайности. Во всяком случае для всех было вполне очевидным — и только что происшедшие события в этом полностью убеждали — эта империя имела подчеркнуто антироялистский характер. Само провозглашение империи стало возможным лишь после того, как Бурбоны были вторично повергнуты в прах.
Провозглашение империи в свете всего происшедшего не было воспринято современниками как окончательный разрыв с Республикой. Наполеону представлялось еще выгоднее остаться императором Республики. Давало ли звание императора Бонапарту больше власти, чем та, которой он обладал как первый консул? Вряд ли. В сущности она и ранее была безграничной.
Звание императора французов скорее воспринималось как особая, может быть даже законная, форма признания исключительных военных дарований полководца. В ту пору постоянно оглядывались на античное прошлое, на высеченные из мрамора на века образы героев Эллады и Рима. Гай Юлий Цезарь… Провозглашение Римской империи… Выдерживал ли герой Аркольского моста, Лоди, Риволи сопоставление с великим полководцем Рима? Лев Толстой снова следовал за исторической правдой, вкладывая в уста своих любимых героев — Андрея Болконского, Пьера Безухова — в 1804–1805 годах слова восхищения величием Бонапарта. В императоре Наполеоне они видели прежде всего продолжателя революции. Бетховен, создавая в 1804 году свою «Героическую симфонию», черпал вдохновение для нарастающей мощи торжествующих звуков в железной поступи легионов Бонапарта. Он видел в них легионы революции. Он разорвал после провозглашения империи посвящение Бонапарту, но симфония была рождена под влиянием его побед.
Бонапарт в своем восхождении вверх поднялся еще на одну высоту. Перед ним по-прежнему раздваивались дороги: путь направо? Путь налево? Куда повернуть? Красное и черное продолжали спорить.
Конечно, не следует терять исторического глазомера и понимать сказанное слишком буквально. В 1804 году путь направо и путь налево представляли нечто совсем иное, чем десятью годами ранее, в 1794 году. За минувшее десятилетие все и всё во Франции сместились вправо И больше всего это, конечно, относилось к бывшему секретарю Якобинского клуба в Балансе, капитану Буонапарте, ставшему всемогущим диктатором — императором Наполеоном I.
И все-таки Бонапарт снова стоял на распутье. В 1804 году империя еще не была монархией. Наполеон I был императором Французской республики. 28 флореаля в Сен-Клу, отвечая на речь Камбасереса, доложившего о решении Сената, он сказал сдержанно: «Я принимаю этот титул, который вы нашли полезным для славы народа». Он снова подтвердил, что это решение должно быть утверждено народом [783] . Бонапарт получил этот высший титул в трудное и смутное время. Война еще оставалась скрытой и безмолвной. Но уже на темном горизонте вспыхивали зарницы, предвещая близость грозы. Против Франции создавалась новая могущественная коалиция.
783
Corr., t. 9, N 7754, p. 363.
Напряженность сохранялась и внутри страны. Через три дня после провозглашения империи генерала Пишегрю нашли мертвым в тюрьме. Он повесился на своем черном шелковом галстуке [784] . Было объявлено, что он покончил жизнь самоубийством. Все враги Бонапарта поспешили разнести по свету весть о том, что Пишегрю был удавлен по приказу императора. Эта версия долгое время имела хождение, но она представляется малоправдоподобной. Пишегрю был давно уже в подавленном состоянии; его, видимо, угнетало, что он так плохо распорядился своей судьбой: когда-то знаменитый генерал Республики, он стал сообщником наемных убийц. Накинув на шею удавную петлю в одиночной камере, он, верно, надеялся хоть этим отомстить своему бывшему ученику по Бриеннскому училищу, далеко его опередившему и ставшему недосягаемым. Императору пришлось пройти и через процесс Кадудаля — Моро и их соучастников, не принесший ему славы и популярности. Кадудаль держался на процессе агрессивно. Проиграв все до конца, ом, как и Пишегрю, отворачивался от жизни и намеренно шел на дерзости. Старый термидорианский волк Тюрио (которому не случайно была поручена главная роль на процессе) пасовал перед колким языком Кадудаля и выглядел жалким. Моро судили отдельно, он был приговорен вопреки ожиданиям императора всего к двум годам заключения, и Бонапарт поспешил выслать побежденного, но остающегося опасным соперника за пределы Франции. По ходатайству княгини Полиньяк он помиловал обоих князей Полиньяков и маркиза де Ривьера. Это было сделано не без умысла; милуя адъютантов графа д'Артуа, бросившего их на произвол судьбы, он унижал тем самым брата короля. Более всего ему хотелось привлечь к себе Кадудаля; по существующей версии, через Реаля он предложил при условии, что тот попросит полное помилование, для начала полк под его команду. Кадудаль ответил на эти предложения площадной бранью. Через несколько дней он и двенадцать его сообщников были казнены на Гревской площади.
784
S. Girardin. Op. cit., p. 340.