Нарком Берия. Злодей развития
Шрифт:
Однако над головой Ежова уже сгущались смертоносные тучи. Именно при нем развернулись наиболее массовые репрессии, получившие потом название Большого террора, жертвами которого при Ежове стали более шестисот тысяч человек. Но к весне 1938 года Ежов сам оказался под угрозой, как минимум, опалы — назначение его в дополнение к прежней должности наркомом водного транспорта многими, и прежде всего самим Ежовым, было воспринято как недобрый знак. А вскоре у него появился новый заместитель — Лаврентий Берия. На Ежова посыпались обвинения в некомпетентности и потворстве предателям — при нем несколько видных энкавэдэшников бежали за границу. Дело кончилось
23 ноября 1938 года Ежов написал «дорогому тов. Сталину» письмо, в котором пытался оправдаться на недостаточную бдительность на прежнем посту. Это произошло после разговора Ежова с самим вождем, а также с Молотовым и Ворошиловым в тот же день. В письме Ежов сетовал: «Мне не удалось в сколь-нибудь связной форме изложить и мои настроения и мои грехи перед ЦК, перед Вами. Получилось нескладно… Чувство, что недоверие, которое совершенно законно возникло у Вас против меня, не рассеялось…» Далее Ежов признавался, что весной 1938 года, когда он, оставаясь наркомом внутренних дел, получил еще и назначение в Наркомат водного транспорта, то забросил дела в НКВД и два месяца не появлялся на службе, поскольку «запарился во множестве текущих дел». А в это время его заместитель Фриновский «оттягивал чистку» и потворствовал врагам народа. Большая часть письма посвящена тому, что думал и подозревал Ежов в отношении Берии.
«Дорогой тов. Сталин!
23-го ноября после разговоров с Вами и с т.т. Молотовым и Ворошиловым я ушел еще более расстроенным. Мне не удалось в сколь-нибудь связной форме изложить и мои настроения, и мои грехи перед ЦК, перед Вами. Получилось нескладно. Вместо облегчения еще более тяжелый осадок недосказанного, недоговоренного. Чувство, что недоверие, которое совершенно законно возникло у Вас против меня, не рассеялось, а может быть, стало даже большим. Решил поэтому написать. Когда пишешь, получается продуманнее и систематичнее.
1. О настроениях. Они в основном определялись следующими причинами:
а) После назначения меня в Н[ар]комвод в апреле месяце 1938 г. я целиком окунулся в работу Наркомата. Началась навигация при полном провале зимнего судоремонта (к началу навигации вышло не более 40 % судов, многие из них становились на повторный ремонт) — все это заставило меня отдавать почти все время Наркомводу. Во всяком случае, с 13-го апреля ровно два месяца я почти не ходил в НКВД. Через месяц я уже почувствовал нелады в работе НКВД. Все поплыло самотеком и в особенности следствие. Фриновский никогда не был полноценным замом, а здесь это сказалось вовсю. Я этого не скрывал и перед ним. Говорил в глаза. Заставлял заниматься всеми делами Наркомата, а не только ГУГБ. Практически из этого ничего не вышло. Помнится, я говорил об этом с Молотовым, однажды при Вашем очередном звонке ко мне в кабинет — говорил Вам.
Особенно, однако, чувствовалось тогда, что аппарат НКВД еще не дочищен. Я об этом также не однажды говорил Фриновскому. Просил его заняться чисткой. Просил без конца у Маленкова человека на кадры. Фриновский чистку оттягивал тоже ссылкой на отсутствие проверенного кадровика и ждал его прихода. Однажды раздраженно в присутствии многих, и Фриновского в том числе, я потребовал личные дела сотрудников тогдашнего 4-го отдела, чтобы заняться этим самому. Конечно, из этого ничего не вышло. Опять запарился во множестве текущих дел, а личные дела сотрудников
…г) Переживал и назначение в замы т. Берия. Видел в этом элемент недоверия к себе, однако думал, все пройдет. Искренне считал и считаю его крупным работником, я полагал, что он может занять пост наркома. Думал, что его назначение — подготовка моего освобождения.
д) Наконец (я так думаю), не малую роль во всем этом сыграло мое физическое состояние. За два последних года напряженной, нервной работы, в сильной степени напрягли всю нервную систему. Обострились все восприятия, появилась мнительность.
Вот пожалуй все о причинах настроений. Во всем виноват я и только я.
2. О моих грехах перед ЦК ВКП(б) и перед Вами, тов. Сталин.
а) Я уже говорил Вам, что еще задолго до назначения т. Берия у некоторых людей в аппарате и главным образом у Фриновского были предубежденные отношения к грузинским делам по линии ЧК.
Трудно припомнить все факты (их много), однако я чувствовал это очень часто. Пожалуй, я не ошибусь, если скажу, что у Фриновского это обострилось после известных показаний Сефа, о которых он узнал от Багирова. Первое время я думал, что это просто известная ведомственная ревность, поскольку Грузинский ЧК не всегда соблюдал служебную субординацию. Затем я стал думать и даже спрашивал у Фриновского, не были ли плохими его личные взаимоотношения с Гоглидзе в бытность Фриновского в Грузии. Казалось и это отпало. Однако критическое отношение не исчезало. Фриновский, например, мне очень часто говорил: «ну все, кто работал когда-либо в Закавказье, обязательно пройдут по каким-либо показаниям в Грузии, линуют там дела» и т. д.
С назначением т. Берия эти настроения Фриновского, как нельзя лучше совпали с моими. В первый же день его приезда из ДВК сразу заговорили о Берия (он еще тогда не знал о назначении). Видя мое минорное отношение к назначению, он довольно откровенно разговорился о моей будущей плохой жизни от Берия. Затем эти разговоры в разное время с некоторыми перерывами продолжались вплоть до последнего времени (последняя встреча с Фриновским во время ноябрьских праздников). Прямо говорю, что эти разговоры приняли недопустимую форму демонстрации против т. Берия.
Коротко вся суть разговоров сводилась (суммируя все) к следующему: 1) с Берия я не сработаюсь; 2) будут два управления; 3) необъективно будет информироваться ЦК и т. Сталин; 4) недостатки будут возводиться в систему; 5) не побрезгует любыми средствами, чтобы достигнуть намеченной цели.
В качестве причин приводил примеры: у т. Берия властный характер. Не потерпит подчиненности. Не простит, что Буду Мдивани «раскололи» в Москве, а не Тифлисе. Не простит разгрома Армении, поскольку это не по его инициативе, — не простит Магабели, не простит Горячева. Советовал держать крепко вожжи в руках. Не давать садиться на голову. Не хандрить, а взяться крепко за аппарат, чтобы он не двоил между т. Берия и мной. Не допускать людей т. Берия в аппарат.
Я всю эту мразь выслушивал с сочувствием. Советовался, что делать. В частности советовался, показать ли Вам известные уже о т. Берия архивные документы.
Касаясь дел Грузии, говорил он также и следующее: ошибка, что я не послушал его и вовремя не проконтролировал Грузию. Допустил много вольностей для Грузии. Подозрительно, что т. Берия хочет уничтожить всех чекистов, когда-либо работавших в Грузии. Говорил, что все свое самое близкое окружение т. Берия перестрелял. Он должен за это окружение отвечать.