Наркомат просветления

Калфус Кен

Астапов сделал еще шаг внутрь церкви, которая была больше и претенциознее, чем та, которую уничтожили в Каменке. Воздух в помещении был неподвижен, утяжелен сладким восковым запахом ладана, хранящим тайну теперь, когда темнота ушла. Теперь Астапов видел и горящие свечи. Их тонкие стерженьки еще не укоротились. Он неуверенно сделал несколько шагов к иконостасу, от которого пока виднелось лишь несколько бликов.

Никитин тоже обратил внимание на длину свеч. Он прикусил губу. За исключением этого не было заметно, что его пугает глубокая темнота, или что ему не по себе. В руке у него был револьвер. Астапов сообразил, что не дал явного приказа идти безоружным.

На стене, ведущей к иконостасу, висела картина,

деталей которой пока нельзя было разобрать. В середине был крупным планом изображен бородатый мужчина в белых одеждах, расшитых черными крестами. Правая рука в широком рукаве была вытянута вперед, два пальца выставлены, а в левой руке он держал большой прямоугольный предмет — очевидно, книгу, очевидно, Евангелие. Голову окружал темно-синий нимб, и все это было нарисовано на однообразном сером фоне. Но больше всего Астапова заинтересовали края картины — по периметру тянулся ряд прямоугольников, в которых было нарисовано гораздо больше всякого: коленопреклоненные мужчины, покоящиеся на ложах женщины, неоседланные лошади и украшенные нимбами младенцы, передаваемые от одного человека с нимбом другому. Это был какой-то связный сюжет. Астапов всегда и во всем искал сюжет.

— Святой Святослав Грязский в житии, — прошептал хриплый голос неизвестно откуда. Голос был настолько похож на женский, что Астапову на секунду показалось, будто он принадлежит Елене.

Астапов повернулся в ту сторону, откуда шел голос, но не смог разглядеть говорящего. Никитин, у которого, очевидно, глаза были острее, наставил на пришельца револьвер.

— Спокойно, — приказал Астапов. Кто знает, может, в темноте притаились десятки вооруженных людей.

— Икона приписывается школе Дионисия, — сказал человек; интонациями он напоминал плохо настроенную скрипку. — Начало шестнадцатого века. По правде сказать, в монастыре считают, что она написана самим Дионисием, но официального подтверждения этому нет.

Астапов сказал темноте:

— Моя фамилия — Астапов, я прикомандирован ко второму кавполку четвертой дивизии отделом агитпропа народного комиссариата просвещения.

— В таком случае, может быть, вы способны определить авторство иконы.

Астапов решил, что это шутка.

— Обратите внимание на удлиненность фигур, легкость мазков. Это Дионисий. Стиль имеет определенное сходство с изображением святого Димитрия в Ферапонтовом монастыре. — Старик — Астапов решил, что он старик, — хихикнул. — Я, конечно, дилетант в истории, и мне бы в голову не пришло читать лекцию гостю из… откуда, как вы сказали?

— Из комиссариата просвещения, — резко ответил Астапов. — Я пришел, чтобы обсудить проблемы, жизненно важные для всех обитателей Грязи.

— Просвещения, — повторил человек. Слово прозвучало странно — не то иронически, не то презрительно, и Астапов не мог понять, знает ли его собеседник, что у дверей монастыря стоит армия. Не сумасшедший ли попался, подумал Астапов. Но человек, сумасшедший или нет, продолжал: — Пожалуйста, обратите внимание на клейма, расположенные по периметру иконы. Из них вы узнаете все, что только можно, об истории почитания святого Святослава Грязского. Видите, вон там слева, Святослава постригают в монахи. Святослава рукополагают. Святослав видит во сне юную девушку из далекого края.

Картинки словно тянули Астапова к себе — в глазах у него прояснилось, и он понял, что они действительно очень хорошо нарисованы, не хуже фресок Ферапонтова монастыря. Школа Дионисия, возникшая через сто лет после Андрея Рублева и его звенигородских шедевров, изображала фигуры более человечными, более плотскими. Иконы в Грязи были оживленнее, цвета — теплее и ярче. Действующие лица в картинках по периметру были словно невесомы — казалось, что их ноги отрываются от земли. Астапов нахмурился. Точно так же, как в пору его путешествий с отцом, он

был вынужден, не веря, поверить, хоть на миг, в присутствие незримого. В освященном пространстве этих стен завеса приподнимается, и человечеству является вочеловечившийся Бог. Астапов почувствовал, что его собственные ноги отрываются от земли. Он смотрел на икону. Молиться надо с открытыми глазами, устремив взор на икону. Партия сделала ошибку, стараясь добиться всеобщей грамотности. Главное передается картинами, а не словами.

— Простите, — вежливо сказал Астапов, — я бы хотел поговорить с настоятелем, если можно.

— Он перед вами! — резко ответил старик. Он был мал ростом, почти карлик, с желтоватой бородой. — Неужели я бы прислал вместо себя дьячка?

Астапов отвел взгляд — посмотрел наверх, на свод купола у них над головами, который полностью занимало изображение строгого синеглазого Спаса. Серый свет сочился в окошки на самом верху.

— Слушайте меня, юноши, это весьма назидательно. Вот Святослав в пути. Он несет Евангелие; книга сияет собственным светом. Он говорит с крестьянами. На следующем клейме добрые жители Грязи предлагают ему землю для постройки монастыря. Среди них — блаженный Борислав Петров, отец девушки, которая приснилась Святославу. Вот она выросла — блаженная Агафея Петрова, что прославилась своими добрыми делами и много лет была бездетна. Она испробовала все возможные средства: кислое козье молоко, талую воду, мазала живот медом в новолуние, клала в подушку сосновые иглы, бросала хлеб через стену. Вот она со Святославом, который читает ей Евангелие. Свершилось чудо, и она родила сына. Поэтому в наших местах Святослава прозвали «бабьим святым» — он исцеляет женщин от бесплодия. А потом Святославу было даровано самое удивительное из его видений: предвидение его собственной смерти.

Астапов сказал, словно про себя:

— Мы все живем в предвидении собственной смерти, всю жизнь, день ото дня.

Никитин хрюкнул — солдатское согласие. Лекция, только что услышанная Астаповым, еще больше привлекла его к картине — он начал разглядывать крохотные фигурки в маленьких квадратиках-клеймах. У фигурок были четкие контуры. Женщина в белом стояла лицом к будущему святому, положив правую руку на книгу, которую он держал в руках. На следующей картинке она лежала на ложе и держала младенца. Картина, казалось, была ярче, чем позволяло скудное освещение в церкви.

— Святослав излечивает ее от женской болезни, — пояснил старик. — Она родила шестерых детей, блаженная Агафея Петрова, по достижении возраста двадцати пяти лет, и все дети выжили и служили Богу. А вот Святослав на смертном одре. На предпоследнем клейме святого Святослава кладут во гроб.

Гроб был сделан из белого камня. На этой картинке, которая была под центральным изображением, верхняя каменная плита была сдвинута, и гроб наполовину открыт. Святой лежал в расслабленной позе, руки на виду, пальцы сплетены на груди покаянным жестом — очевидно, просто для порядка. Вокруг стояли люди в церковных облачениях, и другие, по виду — крестьяне, среди них та женщина с младенцем. Последнее клеймо, в нижнем левом углу иконы, изображало закрытый гроб, вокруг — никого.

К этому времени Астапов почувствовал под ногами какое-то шевеление; оно происходило в глубине. Там толклось множество людей, целая община. Конечно, они хранили молчание, но слышно было, как люди втягивают воздух короткими рывками, как хнычут дети и как бурчат расстроенные желудки. Они кишели. В монастыре наверняка были огромные подвалы.

— Великие люди бывали в нашем монастыре и после Святослава. — Настоятель принялся показывать на портреты, висящие на стене. — Иван Хотяинцев. Николай Гидзенко. Борис Агеев — он совершил паломничество на Афон. Но они всего лишь люди, не святые. Святослав был святой, чистый душой и поступками, нерастленный.