Шрифт:
Жюль Мишле
Г-ну Эдгару Кине [1]
Эта книга – не просто книга: это я сам. Вот почему она принадлежит вам по праву.
В ней – и я, и вы, мой друг (осмелюсь называть вас так). Однажды вы справедливо заметили, что наши мысли всегда совпадают, независимо о г того, успели ли мы обменяться ими. У нас с вами словно одно сердце… Эта чудесная гармония лишь кажется поразительной, она вполне естественна. Ведь все наши труды, при всем их разнообразии, выросли из одного и того же животворного корня: любви к Франции, идеи о Родине.
1
Кине Эдгар (1803–1875) – друг Мишле, французский историк и философ. Профессор Коллеж де Франс. Кине в 30-х годах становится страстным политическим бойцом, более решительным, чем Мишле. В 1848 г. – член Учредительного
Примите же эту книгу о народе, ибо народ – это и вы, и я. Ваши предки были военными, мои – ремесленниками, поэтому мы (так же, как и другие, возможно) представляем собою народ с обеих сторон, характерных для его 'недавнего вступления в современную жизнь.
В эту книгу я вложил всего себя: мою жизнь, мою душу. Перед вамп – плод моего опыта, а не только знании. В ней отразились мои наблюдения, мои связи с друзьями, с соседями, мои странствия (ведь случай любит помогать тем, кто одержим одной мыслью). Наконец, в этой книге отражены воспоминания моей юности. Чтобы познать жизнь народа, его труды, его страдания, мне достаточно было порыться в глубинах своей памяти.
Ибо и я, мои друг, работал не покладая рук. И в прямом, и в переносном смысле я заслужил имя трудящегося, настоящее имя современного человека. Прежде чем писать книги, я набирал их; прежде чем составить себе идеи, я составлял слова из типографских литер; мне знакомы тоскливые, тянущиеся так долго часы в мастерской.
Грустное время! Это были последние годы Империи. [2] Казалось, все одновременно рушилось для меня: и семья, и счастье, и родина…
2
Здесь, как и в дальнейшем, подразумевается Первая империя (1804–1814 и 1815) – правление во Франции Наполеона I.
Лучшим, что во мне есть, я несомненно обязан этим испытаниям: благодаря им я сделался человеком и историком. Я вынес из них глубокую привязанность к народу. Я ясно понял, каким ценным даром самопожертвования он обладает, и сохранил нежную память о тех людях золотой души, каких я встречал в эти годы горькой нужды.
Нет ничего удивительного в том, что, зная, как никто другой, историческое прошлое этого народа и к тому же живя с ним одной жизнью, я испытываю, когда речь заходит о нем, настоятельную потребность разобраться в правде. Дойдя в своей «Истории» [3] до вопросов нашего времени и заглянув в книги, затрагивающие их, я был поражен тем, что почти все эти вопросы трактовались вразрез с моими воспоминаниями. Тогда я захлопнул книги и вернулся – насколько это было для меня возможно – в лоно народа; ушедший было в себя писатель, я вновь растворился в гуще народа, стал прислушиваться к гулу его голосов. Это оказался все тот же народ; перемены были чисто внешними, память не обманывала меня. И я начал беседовать с людьми, расспрашивать их, что они сами думают о своей судьбе; я услышал из их уст то, что не всегда можно найти у самого блестящего литератора, – слова, проникнутые здравым смыслом.
3
Речь идет о капитальном труде Жюля Мишле в 17 томах «История Франции», на который он затратил 34 года (1833–1867)
Эти расспросы, начатые в Лионе лет десять тому назад, [4] я продолжал в других городах, одновременно изучая, с помощью людей, умудренных опытом и наделенных зрелым умом, подлинное положение деревни, которому наши экономисты уделяют так мало внимания. Трудно представить себе, сколько я собрал таким путем новых сведений, которых не отыщешь ни в какой книге! Если не считать бесед с людьми гениальными и с выдающимися учеными-специалистами, то беседы с простыми людьми из народа, несомненно, наиболее поучительны. Раз нельзя поговорить с Беранже, [5] Ламенне [6] или Ламартином [7] – надо идти в поле и беседовать с крестьянином. Что можно узнать из разговора с людьми нашей среды? Я всегда уходил из гостиных оцепеневшим, со сжатым сердцем, с тяжестью на душе.
4
Лет десять тому назад – точнее, в 1839 г., когда Мишле провел в Лионе одну неделю. Более глубоким и серьезным изучением жизни ткачей он занялся в 1844 г. при второй поездке в Лион, а затем (в 1845 г.) – в другие промышленные центры Северной Франции: Сент-Этьен, Руан и Шербур.
5
Беранже Пьер-Жан (1780–1857) – знаменитый французский поэт-песенник, пользовавшийся огромной популярностью. Мишле относился к нему с величайшим уважением, переписывался с ним и в течение нескольких лет вел с ним спор о роли инстинкта у простых людей.
6
Ламенне Фелисите (1782–1854) – французский публицист и политический деятель, во время июльской монархии перешел в лагерь радикальной оппозиции и резко выступал против реакционной политики правительства; пропагандист так называемого христианского социализма. Мишле связывала с Ламенне тесная
7
Ламартин Альфонс (1791–1869) – французский поэт, историк и политический деятель. В 1848 г. – член Временного правительства. Писал в реакционно-романтическом духе. Мишле был с ним в дружеских отношениях.
Благодаря моим многообразным методам исторического исследования мне удалось вскрыть чрезвычайно интересные факты, касающиеся, например, этапов и путей развития мелкой собственности перед Революцией, [8] факты, о которых профессиональные историки умалчивали. Таким же образом сведения, почерпнутые мною из гущи жизни, познакомили меня со многим, чего не найдешь ни в каких статистических справочниках.
Приведу один пример, который, быть может, сочтут несущественным, но, по-моему, он очень важен и достоин пристального внимания. Речь идет об огромных закупках бедными семьями в 1842 году хлопчатобумажного белья, несмотря на то, что заработная плата снизилась (по крайней мере реальная, ввиду уменьшения покупательной способности денег). Этот факт важен уже сам по себе, как показатель роста чистоплотности народа (влекущей за собою немало других положительных качеств), но еще важнее то, что этот факт доказывает растущую роль женщины в хозяйстве семьи. Ведь женщины, сами зарабатывая очень мало, могли делать такие покупки, лишь используя часть заработка мужей. Женщина – добрый гений домашнего очага, она обеспечивает порядок, экономию. Рост влияния женщин равносилен улучшению нравов. [9]
8
Революцией… – здесь, как и везде в дальнейшем, подразумевается Французская революция конца XVIII в. (1789–1794).
9
Наряду с приобретением большого количества белья (факт, который могут подтвердить многие фабриканты), покупались, как можно полагать, также мебель и хозяйственная утварь. Не надо удивляться тому, что вклады рабочих в сберегательные кассы меньше, чем вклады домашней прислуги. Последней не нужно тратиться на мебель; расходы на платье и белье у нее также невелики, ибо и то, и другое она часто получает от хозяев. Не следует измерять, как это делается подчас, рост сбережений ростом вкладов в сберегательные кассы; не нужно также думать, что все деньги, не попадающие туда, проедаются или пропиваются в кабаках. Жены рабочих стремятся, чтобы дома было уютно, чисто, привлекательно – тогда мужьям незачем ходить в трактир. Отсюда и любовь к цветам, наблюдающаяся в наши дни даже среди классов, стоящих на пороге бедности. (Прим. автора.)
Этот пример показывает, что даже самых точных данных, почерпнутых из статистики и сочинений экономистов, недостаточно, чтобы понять происходящие в народе перемены. Эти данные приводят лишь к частным и поверхностным выводам, сделанным с узкой точки зрения и открывающим путь всяким искажениям.
Писатели и художники, чьи приемы прямо противоположны этим абстрактным методам, подходят к изучению народа с реальных позиций, диктуемых жизнью. Некоторые, наиболее выдающиеся, взялись за это дело, и талант им не изменил; их книги имели огромный успех. Европа, уже давно скудная на выдумку, с жадностью набрасывается на произведения нашей литературы. Англичане пишут лишь журнальные статьи. Что касается немецких книг – то кто их читает, кроме самих немцев?
Важно выяснить, насколько верно изображена Франция в книгах французских писателей, снискавших в Европе такую популярность, пользующихся там таким авторитетом. Не обрисованы ли в них некоторые особо неприглядные стороны нашей жизни, выставляющие нас в невыгодном свете? Не нанесли ли эти произведения, описывающие лишь наши пороки и недостатки, сильнейшего урона нашей стране в глазах других народов? Талант и добросовестность авторов, всем известный либерализм их принципов придали их писаниям значительность. Эти книга были восприняты, как обвинительный приговор, вынесенный Франциею самой себе.
Франции очень вредит то, что она показывает себя всем обнаженною. Другие народы не срывают с себя всех покровов с такой легкостью. Германия и даже Англия, несмотря на все проведенные там обследования, несмотря на царящую там гласность, знают себя меньше, чем Францию; не будучи странами централизованными, они не могут видеть себя со стороны.
Когда разглядывают нагую фигуру, то прежде всего замечают те или иные физические дефекты. Они сразу бросаются в глаза. Что же получится, если услужливая рука поднесет зрителю увеличительное стекло? Эти недостатки покажутся огромными, ужасными, произведут гнетущее впечатление; через такое стекло испуганный взор воспримет даже естественные неровности кожи как безобразные рытвины.
Это и произошло с Францией. Конечно, у нее есть недостатки, вполне объяснимые кипучей деятельностью многих сил, столкновениями противоположных интересов и идей; но под пером наших талантливых писателей эти недостатки так утрируются, что кажутся уродствами. И вот Европа смотрит на Францию, как на какого-то урода…
Это как нельзя более способствовало – в области политической – объединению так называемых честных людей. [10] Что может лучше свидетельствовать против Франции в глазах любой аристократии – английской, немецкой, русской, – чем картины, вышедшие из-под пера ее великих писателей, в большинстве своем – друзей народа и сторонников прогресса? Разве описанный в их книгах народ – не страшилище? Хватит ли армий и крепостей, чтобы обуздать его, надзирать за ним, пока не представится удобный случай раздавить его?
10
Честными людьми Мишле здесь иронически называет ретроградов, консерваторов.