Народные русские сказки А. Н. Афанасьева в трех томах. Том 2

Афанасьев Александр Николаевич

Мышь явилась, прикинулась такой смиренницей, такие лясы подпустила, что воробей стал кругом виноват: «Никогда-де уговору у нас не было, а хотел воробей насилком в моей норе проживать; а как не стала его пущать — так он в драку полез! Просто из сил выбилась; думала, что смерть моя пришла! Еле отступился, окаянный!» — «Ну, любезный государь, — говорит звериный царь птичьему, — мышь моя ни в чем не виновна; воробей твой сам ее обидел, и никакого бесчестья ему платить не приходится». — «Коли так, — сказал птичий царь звериному, — станем сражаться; вели своему войску выходить в чистое поле, там будет у нас расчет с вашим звериным родом; а свою

птицу я в обиду не дам». — «Хорошо, будем сражаться».

На другой день чуть свет собралось на поляну войско звериное, собралось и войско птичее. Начался страшный бой, и много пало с обеих сторон. Куда силен звериный народ! Кого ногтем цапнет, глядишь — и дух вон; да птицы-то не больно поддаются, бьют все сверху; иной бы зверь и ударил и смял птицу, так она сейчас на лет пойдет: смотри на нее, да и только. В том бою ранили орла. Пытал было сердечный подняться ввысь, да силы не хватило; только и смог, что взлетел на сосну и уселся на верхушке. Окончилась битва, звери разбрелись по своим берлогам и норам, птицы разлетелись по гнездам; а он, горемычный, сидит на дереве пригорюнившись: рана болит, а помочи неоткуда ждать.

В то самое время идет мимо охотник. День-деньской ходил он по лесу, ничего не выходил. «Эхма, — думает про себя, — видно, сегодня с пустыми руками домой ворочаться». Глядь — орел сидит на дереве. Стал охотник под него подходить, ружьецо на него наводить. «Не стреляй меня, млад охотничек! — провещал ему орел человеческим голосом. — Лучше живьем возьми — в некое время я тебе сам пригожусь». Взлез охотник на дерево, снял орла с сосновой макушки, посадил к себе на руку и принес его домой. «Ну, млад охотничек, — говорит ему орел, — день-деньской ты ходил, ничего не убил, бери теперь острый нож и ступай на поляну; был у нас там страшный бой со всяким зверьем, и много мы того зверья побили; будет и тебе поживишка немалая!»

Пошел охотник на поляну; а там лежит зверья побитого видимо-невидимо, куницам да лисицам счету нет! Отточил нож на бруске, поснимал звериные шкуры, свез в город и продал недешево; на те деньги накупил в запас хлеба и насыпал три закрома большущие — на три года хватит! Проходит один год — опустел один закром; у орла силы все не прибывает. Взял охотник нож, отточил на бруске. «Пойду, — говорит, — зарежу орла; здороветь он не здоровеет, даром только хлеб ест!» — «Не режь меня, добрый человек! — просит птица орел. — Потерпи хоть еще годок; будет время — добром тебе заплачу». — «Ну, господь с тобой! Не возьму греха на душу; кормил год, прокормлю и другой».

Вот еще года как не бывало, опустел и другой закром; у орла все силы не прибывает. Говорит охотник: «Пожалел я в прошлое лето орла, а нынче, видно, конец пришел: здороветь он не здоровеет, только даром хлеб поедает! Пойду его зарежу». Взял нож, отточил на бруске и пошел к орлу: «Ну, орел! Прощайся со светом божиим. Лечил я тебя, лечил, а толку нет ничего; только занапрасно хлеб на тебя извел!» — «Не режь меня, добрый человек! Потерпи еще годок; будет время — добром тебе заплачу». — «Господь с тобой! Не возьму греха на душу; кормил тебя два года, третий куда ни шел!» На третий год стал орел выправляться, стала прибывать у него сила великая, богатырская: хлопнет крыльями — в избе окна дрожат.

Вот и третий год на исходе, во всех закромах пусто; остался охотник без хлеба. «Спасибо тебе, млад охотничек, — говорит ему орел, — что умел ты меня выходить». Посадил на себя того охотника и полетел с ним по

поднебесью к морю-океану, да как забрал в самую высоту — встрепенулся и сбросил его вниз. Сажен на двадцать только не дал ему долететь до синя моря, подхватил и посадил к себе на спину. «Хорошо ли тебе было?» — спрашивает орел охотника. «Уж чего хуже этого, — отвечает он, — я думал: смерть моя пришла!» — «Таково-то и мне легко было, как приходил ты с ножом ко мне в первый год».

Поднялся орел повыше прежнего, встрепенулся и сбросил охотника и, не допускаючи его до синя моря сажен на десять, подхватил опять к себе на спину. Сидит охотник ни жив ни мертв. «Каково показалось тебе?» — спрашивает орел. «Чего хуже этого! Уж лучше бы ты один конец положил мне, да не томил моей душеньки». — «Таково-то мне было сладко, как приходил ты с ножом ко мне на другой год. Умел же ты меня помиловать, не останусь и я в долгу. Полетим, — говорит, — к моей старшей сестрице; станет она тебе давать много злата, и серебра, и каменья самоцветного — ничего не бери, проси сундучок».

Долго ли, коротко ли, прилетают они в тридевятое царство, в тридесятое государство. Выбегала навстречу им старшая сестрица, стала брата целовать, миловать, крепко к сердцу прижимать: «Свет ты мой милый, братец любезный! Где был-побывал, в каких землях странствовал? Уж мы по тебе давно сокрушались, слезами горючими обливались». — «А и вечные веки бы вам по мне сокрушаться да слезами горючими обливаться, коли б не сыскался мне благодетель — вот этот охотник; он меня три года лечил и кормил, чрез него свет божий вижу».

Взяла орлова сестрица охотника за руку, повела его в подвалы глубокие; в тех подвалах лежит казна великая: злата и серебра — полные кучи, каменья самоцветного целый угол навален. «Бери, — говорит, — сколько хочется». Отвечает ей охотник: «Не надо мне ни злата, ни серебра, ни каменья самоцветного; коли милость твоя будет, отдай мне сундучок». Как услышала таковы слова старшая сестрица — тотчас из лица переменяется, на иной лад речь поворачивает. «Как бы не так, — говорит, — знаем мы этих братьев, только и норовят, как бы выманить что получше да к своим рукам прибрать!» Не стал долго толковать с нею орел, подхватил охотника и полетел к середней сестрице; ну, и здесь случилось то же самое.

Полетел, наконец, к младшей сестрице; выбежала она навстречу, стала брата целовать, миловать, крепко к сердцу прижимать: «Свет ты мой милый, братец любезный! Где был-побывал, в каких землях странствовал? А уж мы тебя и жива не чаяли, много слез по тебе пролили». — «И вправду, лежать бы мне во сырой земле, выплакать бы тебе свои ясные очи, коли бы да не сыскался благодетель — вот этот охотник; он меня три года лечил и кормил, чрез него только и свет божий вижу!»

Сейчас повела орлова сестрица охотника в подвалы глубокие; в тех подвалах — казна великая: от каменья самоцветного аж глазам больно, про злато-серебро и говорить нечего! «Бери, — говорит ему, — сколько душа твоя хочет». — «Не надо мне, — отвечает охотник, — ни злата, ни серебра, ни каменья самоцветного; коли будет твоя милость, отдай сундучок». — «Отчего не дать! Я для братца любимого ничего не пожалею». Сказала и отдала ему сундучок. «Иди теперь с богом в свое государство, — сказал охотнику орел, — да одно помни: не отворяй сундучка до тех мест, пока домой не воротишься». Тут распростились они любовно; орел взмахнул крыльями и поднялся стрелою в небо, а добрый молодец поплелся своею дорогою.