Народные сказки и легенды
Шрифт:
Всадник, направивший бег коня прямо к замку, был одет во всё черное, и черным был его конь. Когда он приблизился к воротам… Ах! Ютта узнала в нём Ирвина. Он был одет в траур; длинный черный флер спускался с черных полей его шляпы до самых копыт лошади.
— Ах Ирвин, любимый паж, — в отчаянии воскликнула графиня с балкона, — какое известие ты мне принес? Скажи, что случилось с твоим господином?
— Добрая госпожа, — отвечал Ирвин, не в силах сдержать горьких рыданий, — я привез печальное известие. Многих слёз будет оно стоить вашим прекрасным глазам. Снимите венок с ваших золотистых волос и поменяйте розовые одежды на мрачный траур. Граф Генрих умер.
— О вестник несчастья! — воскликнула графиня. — О, сколько горя и страданий принесло мне твое известие!
Едва Ютта произнесла эти слова, как холодный озноб пронизал всё её тело; тень смерти затуманила сознание, колени подогнулись, и она без чувств упала на руки служанок.
Всё графство Хаммерлюнд огласилось воплями, как только весть о смерти графа облетела его и глухой похоронный
Но из всех страстей сердечная боль, пожалуй, менее всего способна разрушить жизнь человека, особенно слезливого пола, у которого любые огорчения вызывают слёзы.
Итак, подавленная горем вдова, как ни жаждала она освободиться от плоти, в надежде, что ее окрыленная любовю душа догонит дорогую тень супруга еще на пути к вечности, так и не умерла. Да и было бы несправедливо, если бы душа молодой женщины так скоро покинула предназначенную ей прелестную квартиру, ибо пренебречь таким чудесным и удобным жилищем, ради того чтобы поселиться под открытым небом, было бы сущим легкомыслием. Другое дело, если кто-то живёт в закопченной ветхой хижине, грозящей каждую минуту обрушиться, — тогда его желание расстаться с ней было бы объяснимо. Так, если освобождения жаждет матрона, у которой в стропилах трещит каждая балка, то возражать против такого желания нет никаких оснований. Но когда о смерти говорит молодая, цветущая женщина, и только из-за того, что в ее мозгу расстроились какие-то чувствительные струны или не сбылись надежды, то это не более чем жеманство.
Прекрасная Ютта хотела умереть, подобно супруге мудрого Сенеки. [135] Жена этого философа, как известно, за компанию с ним вскрыла себе вены, но так как ее муж истек кровью и умер раньше, а к ней смерть запоздала, то она последовала доброму совету и велела поскорее наложить на вскрытые вены жгут. Бедная супруга полагала, что душа мужа успела отлететь так далеко, что ее собственной уже не угнаться за ней.
Когда первая горечь утраты излилась в потоке слёз и разбитое сердце молодой вдовы немного успокоилось, она, желая получить более подробные сведения о гибели супруга, велела позвать верного пажа. От него графиня узнала, что как раз в тот день и час, когда в замке увидели знамение, союзные войска выступили против штедингцев и началась жестокая битва. Графу Генриху выпало первым напасть на вражеское войско. В пылу битвы секира врага рассекла панцирь героя, а смертоносный дротик пронзил его грудь.
[135]. Римский философ, обвинённый в участии в заговоре Пизона; был приговорён к смертной казни и вскрыл себе вены в 60 г. по РХ.
— Всему виной твоя беспечность, — перебила графиня пажа. — Разве я не приказывала тебе напоминать господину о его любви, если он, опьяненный жаждой победы, забудет об осторожности? Или ты онемел, что не предупредил его, или он оглох и не услышал тебя?
— Ни то, ни другое, прекрасная госпожа, — возразил Ирвин, — я еще не всё вам сказал. Рядом с господином находился ваш брат, граф Герхард Ольденбургский, который только накануне выступил в поход и теперь горел желанием впервые испытать свое оружие в деле. Полный мужества и юношеского огня, он бросился на вражеские копья, но был окружен. Сотни мечей засверкали над головой юноши, так что его плюмаж легким пухом разлетелся по ветру. Граф Генрих заметил, что шурин в опасности, и, дав шпоры коню, устремился ему на помощь. Тогда я закричал, что было сил: «Осторожнее, дорогой господин, подумайте о вашей милой супруге!» Но он не внял моим словам и, обернувшись к воинам, громко крикнул: «Вперед, за мной, конные и пешие! Жизнь благородного юноши в опасности!» Вмиг оказался он в гуще схватки и своим щитом прикрыл окруженного врагами графа Герхарда, а меч в его могучей руке, как серп жнеца во время богатой жатвы, без устали косил направо и налево густой лес вражеских пик. Графу Герхарду удалось вырваться из неприятельского кольца, но его спаситель пал, став добычей смерти. Я принял его последний вздох. Он узнал меня. «У верного господина — верный слуга», — сказал он слабым голосом и, ласково взглянув на меня, протянул мне руку. «Ирвин, поезжай домой и передай графине мой последний привет. Скажи ей, чтобы она не горевала обо мне и не плакала. Всё будет так, как мы с ней условились. О если бы ты была со мной, любимая Ютта!» С этими словами он и умер. Я видел своими глазами, как его чистая душа, словно легкая тень, выпорхнула из уст и вознеслась к небу, где в это время сияло полуденное солнце.
Легко представить, как подействовал этот рассказ на убитую горем вдову. Она рыдала так, что веки ее покраснели от горьких слез. Служанки хотели было прогнать пажа, чтобы он не бередил сердечную рану госпожи, но графиня дала ему знак остаться.
— Ах Ирвин, дорогой паж, ты ещё не всё рассказал о господине, продолжай дальше. Не было ли в пылу битвы тело героя растоптано копытами коней или растерзано яростным врагом, или же его со всеми почестями, какие оказывают храбрым рыцарям, предали земле? Дорогой паж,
Ирвин вытер катившиеся по его бело-розовым, свежим как кровь с молоком щекам слезы, вызванные состраданием прекрасной графине, а также горем, которое и он глубоко переживал со смертью доброго господина, и продолжил рассказ:
— Не думайте, моя госпожа, что останки вашего дорогого супруга были растоптаны или поруганы врагом. Союзники удержали поле битвы за собой и добились блестящей победы. После сражения рыцари, собравшись вместе, отдали дань уважения своему брату и верному другу, а потом как святыню подняли его тело и со всей торжественностью предали земле. Но сердце было передано для бальзамирования врачам, и благородные союзники в ближайшем будущем с почетным посольством перешлют его вам. Все войско стояло с приспущенными знаменами, опустив копья, а рыцариподняли вверх обнаженные мечи, когда мимо, в торжественной тишине, проходила похоронная процессия. Военный оркестр играл похоронный марш; глухо гудели литавры и свирели протяжно вторили им. Впереди шел маршал [136] с черным жезлом в руке; за ним следовали четыре достойнейших рыцаря: первый нес панцирь, второй — стальной щит, третий — блестящий меч, четвертый ничего не нес [137] — он шел, склонив голову, угнетённый непомерным горем. Графы и благородные рыцари следовали за обитым черной материей и увешанным тридцатью двумя щитами гробом, на крышке которого зеленел лавровый венок. Когда гроб опустили в могилу, все стали читать про себя молитвы Ave Maria и Pater Noster [138] за упокой души усопшего. Моё сердце сжалось от боли, как только грубые могильщики начали забрасывать могилу землей. Падая, тяжелые комья так гулко стучали о крышку гроба, что, казалось, разбудят и мертвого.
[136]. Маршал — предводитель при какой-либо церемонии.
[137]. Четвёртый ничего не нёс — из песни «Мальбрук».
[138]. «Богородица» и «Отче наш».
Могильный холм обложили дерном и установили на нем три каменных креста: один — в изголовье, другой — у ног и третий — посередине, в знак того, что здесь похоронен герой. [139]
Обстоятельный рассказ верного пажа вызвал новый поток слез из чудесных глаз госпожи, однако она не удовольствовалась им и все продолжала расспрашивать про тысячу мелких деталей, о которых ей хотелось бы знать поточнее, ибо страждущие всегда стремятся как можно полнее представить картину постигшего их несчастья. Сердечная боль доставляет им даже какое-то грустное удовлетворение и служит своего рода духовной поддержкой.
[139]. Три каменных креста ещё и сейчас можно увидеть на поле сражения у штедингской границы. Если подобные кресты стоят на поле рядом, то по народному поверью под ними должен быть похоронен герой древних времён.
Ирвин должен был каждый день повторять свой рассказ графине, причем всякий раз она расспрашивала его о самых незначительных мелочах: какой длины и ширины были траурные повязки на левой руке у рыцарей в похоронной процессии, были ли они из крепа, или из шелкового флера, какой масти кони были в траурной колеснице — черные, буланые, рыжие, или чубарые, и были ли ручки гроба оцинкованы, или посеребрены и о многих других вещах, за что, впрочем, нельзя ее упрекать, — ведь и поныне мельчайшие подробности дворцовых похорон, зачастую, волнуют публику больше, чем сам печальный факт смерти.
Аптекари и хирурги бальзамировали сердце графа целых полгода, то ли потому что в те времена трудно было достать необходимые для этого специальные вещества, которые приходилось завозить из чужих стран, а может быть, потому что у врачей существует традиция тщательно готовить и проводить операцию, если она сулит большой доход. Сердце графа так хорошо пропитали ароматическими веществами, что урну, куда его заключили, смело можно было поставить на консоль [140] вместо вазы, хотя убитая горем вдова, конечно же, не могла себе позволить такого сомнительного обращения с этой священной реликвией. Она велела воздвигнуть в саду монумент из алебастра и итальянского мрамора и установить на нем статую графа в рыцарских доспехах и с полным воинским снаряжением, какое было при нем, когда он выступил в свой последний поход. Плакучая ива и высокий серебристый тополь склонили над памятником свои ветви. У подножия монумента графиня посадила жасмин и розмарин, а в нишу поставила порфирный сосуд с сердцем супруга, который ежедневно украшала свежими цветами.
[140]. Консоль — выступ на стене, куда ставятся, как украшения, декоративные вазы.