Народы моря
Шрифт:
Сидон мы обложили по всем правилам осадного искусства, в котором я, по нынешним меркам, ведущий специалист и непререкаемый авторитет. Вокруг города вырыт сухой ров, по внешней стороне которого насыпан вал. На вершине вала установлены деревянные щиты с бойницами для лучников, наблюдающих за горожанами. Особый отряд расположился на полуострове возле храма. Ночью они разводят костры, чтобы из города никто не уплыл незаметно. Им помогают три галеры с экипажами, которые, меняясь утром и вечером, дрейфуют неподалеку. В валу три прохода, по которым мои воины бросятся на штурм, когда получат сигнал. Еще есть траншея, защищенная сверху щитами, положенными на толстые бревна, которая идет от нашего сухого рва к сухому городскому и дальше к крепостной стене и по которой захваченные в плен
В сопровождение Эйраса, Пандороса и охраны из десяти воинов-ахейцев я иду вдоль внешней стороны вала к траншее, заодно проверяя, как несут службу. От щитов падает тень, которая создает иллюзию, что в ней прохладнее. На самом деле пот катится по моему телу так же обильно, как и во время ходьбы под солнечными лучами. Утоптана не только тропинка, но и склон вала. Осада длится восьмой день, воинам все в диковинку, интересно, часто забираются на вал, чтобы посмотреть на город и обменяться с сидонцами яркими словами и незамысловатыми жестами. Меня приветствуют радостно.
— Когда штурм? — спрашивает один из них.
Этот вопрос мне задают каждый день и каждый день слышат в ответ:
— Как начнется, тебя обязательно разбудят, ведь без тебя мы не справимся.
Воины привычно смеются.
Возле вала у начала траншеи сложены в поленницы дубовые и кедровые дрова, наколотые несколько дней назад и успевшие высохнуть. От них все еще идет приятный дух. Рядом с дровами под навесом из веток и козлиных шкур стоят пять больших кувшинов с оливковым маслом. В траншее появляются два крестьянина с корзиной земли и мелких камней, опорожняют ее в городской ров, который уже засыпан метров на десять в обе стороны. Крестьян мы захватили много, поэтому работают они сутки напролет в три смены. Некоторые даже стараются, потому что я пообещал отпустить их после захвата города. Всё равно не увезем всех, если захватим Сидон. Да и вечная ненависть крестьян к горожанам наверняка подстегивает их производительность. Что крестьянину хорошо, то горожанину смерть! И наоборот.
В камере прохладнее, чем снаружи, из-за чего я начинаю потеть еще сильнее. Вдобавок заполнена пылью. Несколько человек кайлами и ломами расковыривают кривые стены из известняка, двое, стоя на помосте — приращивают ее вверх и еще четверо сгребают лопатами сколотое, насыпают в корзины. Я меряю шагами длину и ширину: тринадцать на семь. Пожалуй, хватит. Подзываю ахейца Халкеуса — пожилого мужчину с большими кистями рук, бывшего медника, что и запечатлено в его имени, который руководит работами.
— Вширь пусть и дальше долбят, а помост перетащите к внешней стене и пробейте три дырки наружу под углом вверх, чтобы тяга была. Как только закончите с ними, зачищайте, после чего начнем заполнять дровами, — приказываю я.
— Хорошо, — говорит Халкеус и начинает отдавать приказы своим подчиненным, при этом кричит так, будто имеет дело с тупыми и строптивыми подростками, а не покорными, забитыми, взрослыми мужиками.
Я выбираюсь из камеры, откашливаюсь и сплевываю слюну, смешанную с известковой пылью. Мелкие частички скрипят на зубах. Кажется, будто зубами погрыз стены. В траншее прижимаюсь к стене, пропуская рабочих с пустой корзиной. В том месте, где они прошли, на щиты падает большой камень. Доски выдерживают, но в том месте сыплется светло-коричневая пыль, создав завесу, быстро осевшую. Широким шагом я добираюсь до конца траншеи, выбираюсь на открытый воздух и делаю глубокий вдох. Такое впечатление, словно вынырнул из-под
— Если ничего не случится, завтра пойдем на штурм, — делюсь я увиденным с Эйрасом и Пандоросом.
Уверен, что мои слова за несколько минут разлетаются по всему нашему лагерю. Даже интернет с его социальными сетями мог бы позавидовать скорости распространения новостей в нынешнюю эпоху. И при этом не перевирают. Сейчас принято повторять слово в слово сказанное кем-то, потому что не всем дано уловить скрытый смысл некоторых фраз, особенно, если смысла в них нет вовсе.
Глава 59
Из-под куртины через три дыры поднимается из камеры легкий сизый дымок. Он больше похож на горячий воздух, который днем как бы течет вверх, искривляя действительность по ту сторону. Постепенно дым становится гуще и темнеет. Три струи сливаются в одну, теперь уже видимую хорошо. Она словно бы карабкается по крепостной стене, и чем выше поднимается, тем быстрее развеивается.
На сторожевом ходе над камерой собрались сидонские воины. Они не подозревают, чем им грозит наше мероприятие. Насколько я проинформирован, такой способ разрушения стен здесь в новинку. Аборигены уже знают, что известняк при нагреве превращается в негашеную известь, которую используют в строительстве, в том числе и для забутовки крепостных стен. Ее смешивают с мелкими камешками, галькой и песком, а потом «гасят» водой. Образовавшаяся масса высыхает, превращаясь в твердый монолит. Сейчас огонь в камере делает обратную операцию: преобразует сравнительно прочный известняк в мелкие кристаллы негашеной извести, постепенно уничтожая опору, на которой стоит куртина.
Происходит это не так быстро, как хотелось бы моим воинам. Время идет, а ничего не происходит. Они долго и напряженно смотрят на дым, затем вопрошающе — на меня, словно ждут, что сейчас скажу, что разыграл их. Я делаю вид, что не замечаю их взгляды, и стараюсь не показать раздражение. Хоть и стою в тени от щита, положенного на вкопанные в землю столбы, но в доспехах не просто жарко, а очень жарко. Кажется, что огонь из камер добрался и до меня. Снять их не могу, потому что не знаю, когда пойду в атаку.
Дым начинает редеть, потом разделяется на три. В тот момент, когда все три становятся еле видны, я наконец-то замечаю, что куртина начала проседать и крениться. Точнее, сперва вижу, как засуетились сидонцы на сторожевом ходе. Наверное, почувствовали, что она начала крениться и трескаться, и перебежали на соседние. Почти над камерой в стене образовалась кривая вертикальная трещина. От нее побежали влево и вправо мелкие горизонтальные, более тонкие, из-за чего напоминали ветки деревьев. На расстоянии метра три от первой, появилась вторая вертикальная трещина и быстро обзавелась горизонтальными «ветками». Глухо ухнув, будто надорвалась, часть куртины между трещинами вдруг осел метра на два и очень медленно начал крениться наружу. Я вдруг обратил внимание, что стало необычно тихо. Замолкли мои воины, замолкли сидонцы. Только куртина, разделившаяся на три части, потрескивала, точно ломались трещины-«ветки». Падение средней части вдруг ускорилось. Рухнула сравнительно тихо, но облако коричневатой пыли подняла такое, что несколько секунд ничего не было видно. Когда пыль осела, примерно в центре куртины был проем шириной метров пять в верхней части и около трех в нижней, где груда обломков была высотой с метр.
Вот тут и раздался вопль радостного торжества, изданный сотнями или даже тысячами глоток. Прям, как на стадионе, когда хозяева забивают гол.
— Трубите атаку! — крикнул я трубачам, которые стояли метрах в пятидесяти от меня, после чего помахал рукой в сторону разрушенной куртины, призывая тех воинов, кто был рядом, присоединиться ко мне, идущему на штурм.
Впрочем, многие и без моей команды уже бежали туда. После пронзительного рева медных труб штурмовать город начали со всех сторон. Остальным придется карабкаться по лестницам и отвлекать на себя защитников города, чтобы не сбежались все к пролому.