Наружка
Шрифт:
— Набрось фартук, а я переоденусь. Как-никак, почти норма. А компенсации не дают.
Что будет дальше, как станут развиваться события, по крайней мере вчерне можно было уже обрисовать: ужин, беседа, приближение… Катерину с ее одинокостью понять не ложно, да и его желание — не тайна за семью печатями. Так почему бы тогда, в самом деле, двум одиноким людям не потянуться друг к другу?
Иной вопрос — чтобы потом не наступило разочарование, чтобы не стали они в тягость один другому. Не требовали чего-то сверхъестественного и не выдвигали претензий.
Немного выпили, хорошо поели — день на бутербродах еще никого не делал сытым. Наступала ночь, Катя перехватила один из взглядов, брошенных ее гостем на часы, и сама предложила:
— На ночь остаешься у меня. Но спать будешь почти на полу, — она достала из шкафа свернутый матрац. Борис раскатал его у противоположной от дивана стены — иного места по длине не нашлось. — Если желаешь, иди в ванную, а я тем временем постелю.
«И зачем мне это нужно было?» — стоя под теплым душем, грустно размышлял Борис. Нет, он не был против того, чтобы оказаться рядом с такой приятной женщиной, как Катя. Он не аскет, ему претят моралисты, те, кто знают и указывают, кому и как жить.
Но в какие-то моменты, Катя права, лучше проснуться в своей постели. Это не усталость, не отторжение женщин. Скорее, та самая боязнь поступиться даже частью привычной свободы и независимости.
— Не одевайся, иди ложись, я на кухне, — постучала мимоходом в дверь хозяйка.
Облачаться после душа в тесные одежды в самом деле не хотелось, но он все равно оделся. Зачем-то захотел продемонстрировать это Кате и вместо комнаты зашел на кухню.
Девушка курила. Полы халатика, в который она переоделась, разъехались, открывая колени, и Борис невольно задержал взгляд. Да, он не аскет и не моралист, а нужно ли было ехать сюда, он поймет завтра. Все, кроме Кати, завтра!
— Покурить хочешь?
— Нет.
— А чай?
— Тоже нет.
— Музыку послушать? — хозяйка потянулась к приемничку, нашедшему себе скромное местечко на подоконнике среди цветочных горшков.
— Ничего не хочу.
— А меня?
Спросила в шутку, может быть, даже не раз ловила на нее мужчин, потому что удовлетворилась оторопью в глазах Бориса. И теперь уже серьезно порекомендовала, устало вдавив окурок в приспособленное под пепельницу кофейное блюдце:
— Пора ложиться.
Ложиться — это хорошо. А то ненароком заденешь не ту струну в настроении, и мелодия сорвется. А зачем? Пусть играет…
Как давно не касался Борис таких чистых, плотных, отглаженных — домашних — простыней. Он почувствовал их хрустящую холодность. В то же время чутко ловил все шорохи и звуки из кухни. Катя помыла блюдце, переставила чашки, вытерла стол. Зашла в ванную. Закрылась, словно постоялец мог набраться наглости и войти к ней, раздетой. Долго, бесконечно долго регулировала краны, подбирая температуру воды. Наконец стала под душ…
— Удобно? — первое, что спросила, войдя в комнату.
Борис в ответ лишь протянул руку. Катя секунду размышляла, потом все же подошла. Протянула в ответ свою. Капитан сделал вид, что или не заметил ее, или промахнулся. Коснулся ладонью колен. Катя, прикрыв глаза, в который раз вспомнила Некрылова с его вопросом, кому же будет сегодня разрешено касаться их. Оказалось, капитану, о существовании которого еще утром она и не подозревала.
— Спи, — отступая от его ложа, произнесла она. Рука Соломатина скользнула вниз, попыталась задержать исчезающую в темноте ногу, но девушка повторила:
— Спи-спи, завтра рано вставать.
— Встанем. Присядь ко мне.
— Нет, Боря. Тебе это не нужно.
— С чего ты взяла? — Борис сел сам.
— Я не хочу, чтобы ты утром о чем-то пожалел.
Катя сбросила халатик и быстро юркнула под свое одеяло, мелькнув незагорелой выпуклостью груди и трусиками. Борис невольно подался к этой белизне, но девушка остановила его:
— Если у нас сложатся добрые отношения, ты, может быть, когда-нибудь приедешь ко мне. Но приедешь сам и ко мне. А не из-за того, что негде переночевать, а тут вроде как бы и женщина под боком. Договорились?
Борис, совершенно не ожидавший такого поворота, промолчал. Ведь все шло к тому, что они будут вместе, уже самого себя убедил в искренности и неизбежности отношений, уже та фраза на кухне вызвала прилив крови, а в итоге — «ждите ответа».
Ответа ждала на самом деле Катя.
— Э-эй, о чем молчим?
— Да так.
— Все нормально, Боря. Вот увидишь. Ты мне понравился, я не скрываю, но… Спи.
— Уснешь тут.
— Уснешь. Когда мысли уходят — уснешь.
— Так мысли — они не зависят от нашего желания.
Катя не ответила. Это можно было расценить как угодно: она сомневается в правильности своих действий или наконец согласна соединить их постели и только стесняется сказать об этом, или, наоборот, молчанием прекращает ненужный разговор.
Какой из вариантов выбрать и при этом не ошибиться — такая задача для Бориса оказалась непосильной. Приподнявшись на локте, он долго смотрел в сторону дивана. Ракитина лежала без движений, он различал только ее руку, выпростанную из-под одеяла и свесившуюся к полу. Подойти, взять ее поцелуем…
— Спи, — в который раз за вечер проговорила Катя, но голос был уже отдаленный, из начинавшегося забытья.
— Поспать бы, — мечтательно потянулся Костя Моряшин, когда «форд» в очередной раз остановился у ларьков и выпало несколько мгновений отдыха.
Но под голову попали нарды, а не подушка, и вместо сна Косте пришлось чесать ушибленный затылок. Белый по связи передал:
— Посадка.
Юра Вентилятор бессердечно бросил свою «девочку» под колеса и бамперы мужчин — «москвичей» и «мерседесов». Хорошо, что те блюли правила дорожного движения и ни щипать, ни гладить бока игривой «ладушки» желания не проявили. Им-то что, они ни от кого не убегают и сами ни за кем не гонятся, идя в общем потоке как стадо железных баранов. Неинтересно вообще-то жить в потоке…