Нас больше нет
Шрифт:
В горле пересохло. Тошнит.
Я обвожу взглядом комнату, воспоминания прошлой ночи медленно возвращаются ко мне.
— Вот черт, — из горла вырывается кряхтение. Я сажусь в кровати, и перед глазами все начинает плыть.
В памяти полыхают воспоминания о прошлой ночи. Я переспала с Леоновым, а потом вела себя абсолютно безрассудно.
Скомканная простыня рядом и примятая подушка указывают на то, что провела я эту ночь не одна. Одеяло сползает с моей груди, и я выдыхаю от облегчения. Я одета. Хоть что-то радует.
Краем
«Съешь меня, и станет легче», — гласит записка. Рядом стакан воды и белая таблетка.
Я усмехаюсь и с жадностью тянусь за водой. После коротких сомнений принимаю таблетку. Не думаю, что в планы Давида входит мое отравление. Скорее повторное соблазнение. Но не могу не отметить, что эта его забота подкупает.
Каждый мой шаг отдается болью в голове. Я останавливаюсь у окна, замерев на мгновенье. Давид в одних штанах орудует топором. По мощной спине стекают капельки пота. Давид рядом с домом. Если отодвинуть занавеску, сразу же заметит.
Я наблюдаю за ним мучительно долго. Глупое сердце сбивается с ритма. Нельзя так. Нельзя, иначе снова будет больно. С трудом заставляю себя оторваться от созерцания его красивого тела, от того, как переливаются мышцы на солнце, от того, как одним махом под натиском его силы, направленной на топор, раскалываются надвое поленья.
Я принимаю душ. Долго стою под водой. Кажется, мне становится лучше. У меня сегодня множество дел. Нужно все успеть. Странно, что Давид не разбудил меня, уже почти обед, а ему, кажется, в городе нужно было быть еще утром.
В кухне на столе стоит чашка с кефиром и омлет. К горлу подступает горечь, на еду даже смотреть не могу.
Я выхожу во двор, щурюсь под лучами яркого солнца. Глаза начинают слезиться. Обхожу дом, скрестив руки на груди. Чувствую себя раздавленной, от энергии, что бурлила внутри меня вчера, не осталось и следа. Я не знаю, как теперь с Давидом себя вести. Какая у него будет реакция на то, что было между нами? Посмеется? Начнет язвить? Или сделает вид, что ничего не случилось? Последнее было бы предпочтительней.
Я все еще помню его поцелуи, ласки, шепот. Но определенно точно знаю, что этого больше не повторится. Всего одна ночь. На этом все.
— Я готова ехать, если что, — обращаюсь к нему без приветствий, оставаясь снаружи абсолютно невозмутимой. Топор врезается в полено, щепки разлетаются по сторонам.
Давид крепче перехватывает ручку топора, поворачивается в мою сторону. Напряженно вглядывается в мои глаза.
— Сейчас помоюсь и поедем. Не хотел будить тебя. Как самочувствие? — Он скользит по мне взглядом, но никаких шуточек по поводу того, что вчера я напилась, не поступает.
— Нормально. Еще на кладбище заехать нужно.
Он делает несколько шагов ко мне. Протягивает руку, и я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не отпрянуть. Давид поправляет мои мокрые волосы, заправляет за ухо прядь. Смотрит так странно. С тоской в глазах. Меня начинает потряхивать от его близости, от его тяжелого дыхания.
Его грудь влажная от пота. Так и хочется запустить пальцы в его темные волосы. Очертить каждую мышцу.
Я прочищаю горло, отступаю назад. Передергиваю плечами, и этот жест не остается незамеченным. Его губы выгибаются в усмешке.
— Кто сегодня будет меня охранять по возвращении в город? Я вчера не сбросила тебе расписание. Мне нужно пройтись по магазинам. Завтра тот дурацкий благотворительный вечер, — кривлюсь я, отстраненно смотря вдаль.
— Богдан, — равнодушно произносит он, копируя мои интонации. Потом идет к пристройке, той самой, где мы на луну смотрели и коньяк распивали, прячет топор и сдергивает с ветки дерева свою футболку.
— Через пятнадцать минут буду готов, — бросает мне.
— Я пока в огороде буду, нарву полевых цветов. — Указываю на участок за домом, который давно не обрабатывается и зарос.
— Только далеко не отходи, — с сомнением смотрит вдаль Давид. А потом скрывается за углом дома.
Я замечаю, что у меня подрагивают пальцы. Делаю глубокий вдох, прикасаюсь пальцами к губам, что все еще горят от его поцелуев. Потом тяну на себя хлипкую калитку. Пока рву цветы, постоянно оборачиваюсь назад. Все смотрю на дом, пытаясь понять мысли и действия Леонова. Он как был для меня нечитаемым, так и остался.
С охапкой цветов возвращаюсь обратно, кладу их на капот машины, сама же спешу собрать в рюкзак свои вещи. Открываю входную дверь и впечатываюсь прямо в грудь Давида. Отскакиваю, словно ошпаренная. Он смотрит на меня с досадой, сжимает губы в тонкую линию, но при этом взглядом меня пожирает.
— Вещи свои заберу, — зачем-то поясняю ему.
Давид кивает, потом вслед говорит:
— Еду из кухни забери, выбросим по дороге. Холодильник я отключил.
Киваю — не уверена, заметил ли это он. В последний раз смотрю на кровать, где все случилось, усмехаюсь, когда замечаю у ножки носок Давида. Мужики. Что с них взять?
Собираю свои вещи, по пути к выходу захожу в кухню, на скорую руку мою чашку, что осталась в раковине, беру пакет с едой. Перекрываю воду, отключаю электричество и выхожу во двор. Давид уже открыл ворота и завел двигатель. В салоне прохладно: работает кондиционер.
Давид никак не комментирует то, что я забралась за заднее сиденье. Цветы, кстати, тут же. Из-за них салон наполнился горьковато-сладким ароматом.
— Ничего не забыла? — Смотрит на меня через зеркало заднего вида.
Мотаю головой, сжимаю в руке мобильник.
— Тогда поехали.
На кладбище мы находимся недолго. Давид остается у ворот, прислоняется к капоту автомобиля, курит. Неотрывно наблюдает за тем, как я иду между оградок, выискивая взглядом высокий памятник на могиле матери.