Нас много, но мы одно (версия 2009)

Пинт Александр Александрович

Почему все так драматизируют происходящее? Потому что стражи стоят и смотрят за тем, чтобы не вылез очередной просветленный.

— У меня обратная ситуация. Я так устаю от давления на себя своего мужа, что иногда хочется сказать ему, чтобы он завел себе любовницу. Естественно, я не выступаю за открытый секс и свободные чувства.

— Что в этом естественного? Ваша внутренняя женщина боится и поэтому находит себе такого, который не будет давать ей делать то, чего она боится. Теперь вопрос к вашей внутренней женщине: чего она боится?

— Показать,

что это и есть то, чем я на самом деле являюсь. Я вижу проявления этого и в школе с подростками, которых воспринимаю как потенциальных мужчин. Я понимаю, что не должна выступать с этой позиции, я же учительница. Поэтому боюсь дать выход этой энергии.

— Самое интересное, что и они чувствуют это. Пока что-то остается не проработанным, происходит его усиление, но все будут делать вид, что этого нет. Но оно есть. Пока не увидишь то, что есть, сделать с ним ничего невозможно.

— Я внутренне понимаю, что это самая сильная энергия, и она заставит моего ученика стать отличником. Но знаю, что нельзя использовать ее по прямому назначению.

— Почему нельзя? Можно, если допустить ее и разрешить её существование. Иначе это — способ скрыться от нее, бояться ее, и тогда она будет использована для чего-то другого.

Каждую энергию надо использовать по своему назначению. Но посмотрите, какие идут подмены, и ситуация полностью запутывается: я хочу его как мужчину, а требую от него, чтобы он был отличником. Всё. Мы полностью запутались.

Он тоже это интуитивно чувствует, но сказать ничего не может, так как не сознаёт то, что происходит между вами.

И всё это приобретает совершенно извращенные формы. Надо распутать этот клубок. Тогда каждый центр будет работать по назначению, а не подменять работу других центров.

Ваша задача решается не той энергией. Это всё равно, что я буду пытаться сексуальной энергией решать интеллектуальную задачу. Из этого ничего не получится.

— Когда возникают внутренние симпатии, то вопрос возраста отходит на задний план. В моем выпускном классе был мальчик, который напоминал мне мою первую школьную любовь. И в последние дни перед выпуском я призналась в своих чувствах к нему. Мне кажется, что он тоже чувствовал связь, возникшую между нами, и установившиеся отношения пошли нам на пользу. Этот контакт помогал ему учиться, мы понимали друг друга с полуслова.

— Потому что страха не было. Вы были с ним искренни, а на искренность человек отвечает тем же. Вот основной момент. А если есть страх, то нет искренности: я чувствую, но боюсь это чувствовать. И тогда возникает сильное искажение.

— Да. У меня идет отрицание женского начала. Моя мать страдала алкоголизмом, и её окружали мужчины такого же сорта. Теперь я понимаю, что так получилось в пику отцу. Романтический, неравный брак. У меня возникла ассоциация с матерью: нелюбовь, отторжение, неприятие себя как женщины.

— Нам надо исцелить своих внутренних мальчиков и девочек, потому что они

никуда не исчезли, они находятся в нас и хотят получить своё. А мы продолжаем их подавлять, то есть проигрывать сценарии своих же родителей, когда мы были детьми, а они на нас давили. И мы теперь стали тем и другим одновременно. Если исцелить части самих себя, то всё примет совершенно другой оборот.

— Я бы хотела убежать от множества своих страхов за завтрашний день, за своих детей. С младшим сыном отношения не складываются, мы с ним постоянно в состоянии войны. Плюс материальные затруднения.

— Что вам кажется самым сложным в младшем сыне?

«Я не могу принять его ложь…»

— Я не могу принять его ложь.

— А что еще, кроме лжи, есть в этом мире? Здесь нет ничего, кроме лжи или полуправды. Человек уверяет вас, что говорит правду, но это полуправда. Это правда только одной его стороны личности, но есть правда другой стороны его личности, которая противоположна.

— Но меня учили, что «лучше горькая правда, чем сладкая ложь».

— Назовите мне какую-нибудь, хотя бы одну «горькую правду», которая лучше, чем «сладкая ложь».

— Если я совершала какие-то поступки, то признавалась в них.

— Думаю, что проблемы с сыном у вас не по этому поводу. То, что вы называете правдой, это ваше одностороннее убеждение. Скажите мне хоть одну правду по поводу того, как жить.

— Я не знаю, как жить. Меня последние полгода сковывает такой страх, что кажется, что он пронизывает каждую клеточку тела даже во сне. Я сплю, зажав кулаки.

— Чего вы боитесь в жизни? Что самое страшное может случиться с вашим ребёнком?

— Что пойдет по папиной дорожке, алкоголиком может стать.

— Если ему должно стать алкоголиком, то есть получить этот опыт, он его получит. Понимаете, каждый человек, вошедший сюда, будь то сын или дочь, это некое существо, которое пришло для прохождения определенного опыта. Я не рассматриваю сейчас это с позиции морали.

Если кто-то получает опыт алкоголика, наркомана, предателя, убийцы, значит, он ему нужен. Во всём множестве своих жизней каждый из нас получал различные опыты и, в том числе, такие. А если ещё не получил, то получит.

— Но тогда получается, что идет еще и жалость к себе?

— Это прежде всего. Вы боитесь не за сына, а за себя, потому что мы вообще боимся только за себя, мы не можем бояться за кого-либо. Это очень важный момент.

— Я про себя вообще забыла. Для меня существуют только дети и больше ничего.

— Вы видите, какая степень отчужденности от самой себя.

— Я не люблю себя. Научиться бы хоть принимать себя. Мне кажется, что во мне вообще нечего любить: я жесткая, постоянно нахожусь в негативных эмоциях и ни на что не гожусь.