Нас украли. История преступлений
Шрифт:
И при том дома царствовал невоздержанный Валерий Иванович, который срывал на жене и дочке все свои неудачи и то и дело приговаривал: «Ремня захотели».
Тамара любила дочь безумно, однако с двенадцати лет девочку вынуждены были отправить в Москву, в школу, и ее растила бабушка Нина Георгиевна.
Которая, в свою очередь, воспринимала воспитание Валериной дочери как бессрочную каторгу.
Что касается деда, посла, то Геннадий Иванович довольно быстро ушел после пережитого позора. Мужик-медведь не терпит другого медведя в своей берлоге, побежденный должен
9. Любовь Маши
В результате Маша выросла совершенно одинокой и не очень красивой девушкой. Не умела кокетничать, краситься.
Что же, во всем мире принцессы все как одна одиноки, не могут найти себе пару и в дальнейшем испытывают страсть к слугам, увы…
Втайне Маша была доброй, пылкой и чувственной, но никак этого не показывала.
Все это знала ее мама, Тамара Геннадиевна, и прозревала в ней вечную одиночку.
Они очень любили друг друга и часто перезванивались. Мама была единственной подругой Маши.
Белесая в отца, неприметная отличница, девочка из хорошей семьи, вежливая, молчаливая, неконтактная.
На первом же курсе она тайно влюбилась в Сергея, потому что он как-то в раздевалке сказал ей:
– У вас сумочка открыта, надо застегнуть. Мало ли. Давайте я.
И застегнул ей молнию на сумке. А сумка как раз висела на боку.
Его заботливые, умелые руки прошлись по Машиному бедру.
И потом он всегда с ней здоровался.
К весне третьего курса, за месяц до своего дня рождения, Маша как бы обезумела, поняла, что пора действовать, то есть созрела окончательно, вымыла, вылизала всю квартиру (бабушка часто болела, а мама, как всегда, проживала за рубежом с мужем-послом), затем во время международного телефонного разговора попросила маму прислать с диппочтой самые модные музыкальные записи и материал для новых занавесок, а также джинсы, тонкий свитер, кружевные трусики и такие же лифчики и пригласила на свой день рождения много народу, к каждому подходила индивидуально, вручала карточку с адресом и датой, и, в том числе, подошла с тем же самым к Сергею, который учился в другой группе.
Он сказал:
– Спасибо, приду обязательно. Что нужно принести?
– Только сухое вино, если вам не трудно.
Бабушка не одобрила внедрения в квартиру шумной оравы, когда все пришли (многие и совершенно посторонние, как бы друзья приглашенных, весьма дикого вида), и она легла в спальне, запершись на ключ, но Маша все приняла на себя.
Танцевали. Сергей сидел в стороне.
Маша, пробегая с тортом, случайно наступила ему на ногу. Он кивнул и в ответ на извинения сказал: «Прощаю». Солидно так.
Потом удалился раньше всех. Раньше чем заблевали всю ванную и ковер в гостиной.
Но через несколько дней он подошел к ней в коридоре и спросил, нет ли конспекта по Первой мировой войне, раздел Балкан.
Маша предложила зайти к ней после лекций.
Пили чай. Бабушка всем своим видом протестовала. Сергей был одет как-то бедно, обувь вообще несусветная, туристические ботинки из кирзы.
Когда он ушел, бабушка спросила:
– Дорогая, он откуда, чей?
– Он сам по себе, с юга. Родился у моря.
(Правда, до моря там было триста километров, но бабушке-грузинке можно было и приврать.)
– Мало нам твоего папочки-футболиста. При том что прадед наш князь. А как он учится?
– Не знаю. По-моему, ничего.
– Ну и что ты в нем нашла, слушай!
Маша промолчала.
Потом в отношениях с Сергеем опять была длинная пауза.
Здоровались, и все.
Так, ни шатко ни валко, продолжался этот односторонний роман. Иногда оказывались вместе в библиотеке, в столовой.
Через год, в апреле, Сергей подошел к ней опять в раздевалке, пошутил:
– Теперь сумочка застегнута? Здравствуй.
Он был одет. Маша тут же спросила:
– А ты куда? В смысле, в какую сторону?
– Я в сторону Хабаровска, но поближе. Мне предложили там в аспирантуру в пединститут областной и преподавать. Видимо, буду ориентироваться на Китай. А зачем тогда было учить ханди?
Они пошли к метро, но на самом деле пошли дальше, по переулкам.
В первый раз гуляли вместе. Маша дрожала, у нее сводило скулы, но внешне ничего не было заметно.
– Как твой день рождения прошел? – спросил он. (Помнит!)
– Никак. У меня бабушка болела. Посидели в кафе вдвоем, и все.
(Знай наших! Правда, Маша пригласила в кафе подругу, вместе с которой занималась фехтованием.)
– Весело было?
– Да уж. После того дня рождения я неделю грязь возила. Все напились с большими последствиями. Хватит с меня.
Все оказалось довольно просто.
Мечты, когда они исполняются, выглядят как обычная жизнь. Никакого счастья.
Шли к Кропоткинской. Даже не гуляли, просто шли в одну сторону. В его сторону.
Серегей сказал, что, конечно, с его языками преподавать историю в Мухобойске неохота.
Он разговаривал с Машей как с близким другом, обсуждал свою будущую судьбу.
– Так что вот что, – заключил он, туманно глядя по сторонам, минуя Машу. – Придется нам проститься.
– А в Москве? В Москве остаться? – тоскливо ответила Маша.
– Предлагали в одной конторе, я там проходил практику, в медимпорте, там есть место, даже со стажировкой в Хандии, но они без московской прописки не берут. Им все подходит. Очень сожалели. Я знаю ханди и ирду. И английский (как на собеседовании, перечислял Сережа свои достижения). Но возьмут скорее всего Шацкина, а он знает только инглиш и френч. Но, говорят, его подучат за год… Поднатаскают… Его отец знаешь где?
– Это не есть хорошо, – ответила Маша.
– Да знаю, – тяжело ответил Сергей. – Да и в Хандию посылают только с супругой.
Тут Маша решилась, как в пропасть кинулась:
– Хочешь, я поговорю с бабушкой, мы можем пожениться фиктивно, и она тебя пропишет.
Что он ответил на предложение прописки, руки и сердца?
Он сказал:
– Сложно все это.
– Да, – протянула Маша горестно. – Да… Ну хорошо. Что же.
Они дошли до Кропоткинской, и тут Сергей простился: