"Нас ждет огонь смертельный!" Самые правдивые воспоминания о войне
Шрифт:
– Настреляешься, когда меня убьют, – склеивая самокрутку, отвечал я.
Неправда. Я не верил в свою смерть. В семнадцать лет все бессмертны. А люди вокруг умирали. Колхозный паром разбили через пару дней. Остатки корыта, с торчавшими досками, несло течением вниз. С буксира подбирали людей и вели огонь из пулеметов огонь по «Юнкерсам». Мы тоже стреляли, и все вместе сумели сбить один «Юнкерс-87». Я всадил в него длинную очередь с расстояния трехсот метров. Возможно, мои пули сыграли какую-то роль, но сшибла самолет «сорокапятка», переломив снарядом крыло. «Юнкере» врезался в воду и мгновенно исчез.
В октябре
Однажды с высоты переправу проутюжили тяжелые бомбардировщики «Хейнкель-111». Запомнилось, как плыли в небе огромные махины, с застекленной мордой и кабиной на брюхе с двумя пулеметами. Под прикрытием «Мессершмиттов» они сбрасывали пачками бомбы различного калибра. До «Хейнкелей» было больше полутора километров, но я все равно стрелял. Они уничтожили пристань и зенитную батарею на левом берегу, повредили баржу, которую все же сумел вытащить на берег буксирный пароход. Баржа уткнулась бортом в песок. С нее прыгали прямо в мелководье люди и лошади.
Большинство спаслись в прибрежном лесу благодаря смелости капитана и команды буксира. Взрывная волна и осколки бомб снесли, издырявили палубные надстройки. Погибли и получили ранения половина команды буксира, расчеты двух пулеметов. «Мессершмитты» подожгли сейнер. Он огромным костром, с замолкшим двигателем плыл вниз по реке. Тяжелые бомбардировщики улетели безнаказанные. Может, на обратном пути их перехватят наши истребители. А один из «Мессершмиттов» сбили. Снаряд 37-миллиметрового автомата прошил насквозь фюзеляж возле хвоста. Пилот в отчаянной попытке спастись попытался набрать высоту. Самолет под градом пуль взвился метров на двести и рухнул вниз, разбившись о воду, как о твердый грунт.
Чего только не перевозили мы за октябрь. Красноармейцев и командиров, беженцев, раненых. Переправляли на правый берег орудия и минометы, бочки с селедкой, мешки с хлебом, сухарями, мукой, ящики с боеприпасами и консервами. С правого берега везли порой неожиданные грузы.
Однажды тыловики притащили множество огромных мешков. Один из них развязался. На палубу вывалились смятые, в засохшей крови красноармейские гимнастерки и шаровары. Мы поняли, что это вещи погибших. Для нас давно было не секретом, что убитых и умерших от ран бойцов часто раздевают до белья, в котором и хоронят. Мы понимали, что не хватает обмундирования, обуви. Не от хорошей жизни раздевают мертвых. Однако на душе становилось тоскливо при мысли, что тебя после смерти тоже могут раздеть.
Еще расскажу, какой жестокой была дисциплина. По Волге плыла всякая всячина, в том числе красноармейские обмотки. Светло-зеленые, из хорошей, кажется английской, материи. Местные женщины на берегу переговаривались, что из двух обмоток можно сшить юбку. Но никто не торопился их доставать, даже когда они проплывали совсем рядом. Боялись. Обмотки считались военным имуществом. Если подберешь и присвоишь, можно было угодить под суд за кражу (или мародерство). В те годы не шутили, очень просто было заработать лет пять-десять лагерей.
В другой раз по сходням вкатили немецкую пушку с длинным стволом и набалдашником. Это была новая противотанковая 75-миллиметровка.
Эвакуировали много раненых. От них мы узнавали последние новости. К середине октября, несмотря на продолжающиеся попытки сбросить наши войска в Волгу и постоянные обстрелы, установилось некое равновесие. Передовая застыла практически на одном месте. Немцы еще не выдохлись, но тяжелые потери в уличных боях приумерили их наступательный порыв. Во многих местах нейтральная полоса между нами и немцами исчислялась десятками метров. Это мешало генералу Паулюсу использовать свое преимущество в технике, и прежде всего в авиации. Судя по всему, шестая армия Паулюса выдыхалась, а красноармейские маршевые роты и батальоны с левого берега переправлялись непрерывно.
Бесконечно везти не может. Меня ранили 24 октября 1942 года. Осколок ударил в левую руку, повыше локтя, перебив кость. Я упал на колени. Сильно текла кровь. Руку перевязали, наложили шину, и я вместе с другими ранеными попал в медсанбат. Затем перевезли в госпиталь, в маленький городок Ленинск на реке Ахтуба, где я встретил свое восемнадцатилетие. Рана заживала плохо. Вместе со всякой гадостью выходили мелкие осколки костей. Помню, что в те дни очень болела рана. Мне сделали очередную операцию и наложили новый гипс.
Шло наступление советских войск под Сталинградом. Мы жадно слушали сводки по радио, читали газеты. Вернее, чаще всего читал вслух паренек-минометчик. Звали его Андрей. Он закончил десятилетку, учился где-то еще и считался в палате самым грамотным. Андрей читал хорошо, без запинок, мы его с удовольствием слушали. Но когда пытался комментировать статьи, Андрея нередко обрывали. Дело в том, что его ранили на второй день после прибытия на передовую и войны он толком не нюхал. Помню, когда Андрей заговорил про храбрость и отвагу защитников Сталинграда, его перебил боец лет тридцати:
– Еще один политрук нашелся. Ты хоть представляешь, что в Сталинграде творилось? Какая к чертовой матери отвага! Набили баржу, а ночь, как день. Пушки с высот насквозь Волгу простреливают. Я пять раз чуть не умер, пока через Волгу переправлялись. Снаряды то дальше, то ближе падают. Один как шарахнет, только клочья от людей полетели. Я ближе к корме стоял, так чья-то рука нам на головы свалилась. Когда высаживались, вся палуба была кровью залита, а под ногами скользко. Высадили, поднялись по обрыву. Нам говорят: «Стоп! Вот траншеи». Оглянулся, а до обрыва сто метров. Понимаешь или нет, весь город в руках у фрицев, а мы на полоске берега держались.
Боец продолжал говорить то, что многим было уже известно. Что стрелковую роту полностью выбивали за два-три дня. Раненых немцы топили снарядами в обратных рейсах. Попав на левый берег, люди не верили, что остались живы. Плакали, молились. Боец срывался на крик, ему требовалось выговориться. На губах закипала слюна. Его с трудом успокоили, едва рот не зажимали, а он продолжал выкрикивать:
– Мясорубка… брустверы из мертвецов городили. А пули в них чмок, чмок! Чтобы с ума не сойти, стреляешь по окопам и ждешь. Либо смерти, либо когда немцы в атаку пойдут. Ох, как мы их там валяли…