Насекомые и цветы

Мариковский Павел Иустинович

Как будто нет на купине насекомых.

Вот только разве одна очень странная черная пчелка с длинной головой к ней неравнодушна. Она такая деловитая, поспешно нагружается пыльцой, глотает капельку нектара из кладовой и мчится на неутомимых крыльях в свое жилище. А вот похожие на нее пчелки, только мельче. Это самцы. Они крутятся у цветков купины, мечутся в воздухе из стороны в сторону в бешеном танце. Иногда следует короткая остановка, передышка, но не там, в облачке горючего газа, а сверху, на венчике, и… вновь брачный полет. Цветок — место свидания, и самцы ни на миг не отлучаются от купины.

Еще верхушку соцветия оплела прочными нитями, изгрызла серая черноголовая гусеничка. В ее домик сразу не заберешься. Когда все съедено, она осторожно

выползает, долго-долго размахивая головой, плетет широкую паутинную дорожку к новым цветкам, пока не притянет их к своему домику. И тогда в этом новом этаже своего дворца она справляет новоселье. Какая из гусенички выйдет бабочка? Вот бы узнать! ^[2]

Еще на цветке есть клопы Калокорис федченко, волосатые, стройные, медлительные. Самки с большим зеленым брюшком, со спиной, испещренной тонкими штрихами, и двумя беленькими пятнышками на кончике крыльев. Самцы — темные, красноватые, тонкие, поджарые. Может быть, клопы-хищники и ловят тех, кто прилетает за нектаром и пыльцой? В таком случае, немного у них добычи. Придется набраться терпения, посидеть возле купины, понаблюдать.

2

Потом из гусенички в лаборатории вывелась бабочка из рода депрессария. Но вид ее определить не удалось.

Медлительная самка спокойно вышагивает по цветку, помахивает длинными усиками, долго чистит ногами свой костюм, потирает ножки друг о друга, трет хоботок. Нерешительно и осторожно к ней приближается самец, прикасается издали усиком. Длинная задняя нога самки не спеша и величаво закатывает ухажеру тумака, и тот, слегка отскочив, пятится и замирает на почтительном расстоянии.

Вот хоботок почищен, расправлен и… воткнут в венчик. Потом вынут, снова воткнут. И так много раз. Самка, оказывается, питается соками цветков, а так как ткань венчика тонка, запасы питательной влаги незначительны, приходится прокалывать венчик много раз и везде.

Но оставим клопов. Их дела теперь ясны. Они, специфические обитатели купины, так же, как и гусеничка, приспособились к ее ядовитым свойствам, стали ее захребетниками.

Кто же еще посещает купину?

Вокруг на цветках масса домашних пчел, этих беззаветных тружениц, чья жизнь с самого начала до конца проходит в беспрерывных хлопотах на благо своей семьи. Пчелы облетают стороной купину или второпях, едва прикоснувшись к ее цветкам, поспешно уносятся дальше.

Но не все!

Кое-кто, кажется, приспособился к купине. Вот одна пчелка старательно просовывает хоботок между основаниями тычинок, для удобства повернулась набок. Закончив с одним цветком, спешит на другой. Видимо, ей нелегко в атмосфере удушливых газов купины. Вскоре раздается тонкий и жалобный звон ее крыльев, и пчела уносится вдаль поспешно, стремительно. А другой пчелке плохо. С купины она падает в траву, некоторое время сучит ножками, дрожит крыльями, но все же, кое-как собравшись с силами, улетает.

Кто они, эти пчелки? Упрямицы, ценой опасного отравления приспособившиеся собирать пыльцу и нектар с ядовитого растения или просто не имеющие еще опыта и вот сейчас его приобретающие, чтобы потом, как и другие, облетать стороной сиренево-розовые цветы с пурпурными жилками.

Я сажаю одну пчелу в пробирку, подкладываю к ней туда цветок. Бедное насекомое мечется, пытается выбраться из плена. Тяжко смотреть на мучения труженицы, и я открываю пробирку. Прошло всего две-три минуты с начала эксперимента, а пчелка уже не может летать — отравилась. Мышцы, управляющие крыльями, парализованы. Долго-долго бьется пчелка, пока постепенно приходит в себя.

Повторные опыты приводят к тому же.

Еще бы посидеть возле купины, высмотреть что-либо новое. Но запах цветка становится невыносимым. Он чудится мне всюду, я ощущаю его издалека, даже клопы, вытряхнутые из морилки, нестерпимо пахнут купиной. Нет у меня больше сил подойти к растению. Надо как можно скорее с ним расстаться.

Итак, ядовитые газы, облачками которых защищены цветки, парализуют мускулатуру крыльев насекомых. Красивые, яркие и такие заметные, они предназначены только для узкого круга избранных посетителей. Со всеми остальными растение жестоко расправляется. Вот почему, когда всюду множество насекомых жужжит и ликует, возле купины царит угрюмая тишина и покой.

Странная и загадочная неопалимая купина!

Кустик караганы

Угрюмые скалистые горы пустыни Матай, а ниже них — бесконечные холмы, покрытые мелкими камнями. Дорога идет вдоль гор, то опустится в глубокую расщелину с черными валунами, исчерченными древними рисунками, то поднимется кверху. Всюду можно налететь на камень, разбить машину. И нет нигде поворота в равнину, такую знакомую, с горами Калканами и маленькими рощицами — оазисами урочища Мын-Булак. А там, дальше, в синей дымке видны давно знакомые исхоженные места: Поющая гора, река Или, горы Богуты и Сюгаты и Соленые озера. Долго ли так будет продолжаться, сможем ли мы на легковой машине проехать горы и попасть на главную дорогу? Или лучше возвратиться обратно? Жаль, не у кого спросить о пути, нет вокруг ни души.

С высокого холма видно: далеко внизу что-то темное, наверное, юрта, а рядом с ней ярко-желтое пятно, будто платочек, повешенный на куст. Надо туда пробраться. Остановив машину, я бреду вниз, поглядывая по сторонам: всюду голо, и нет никаких насекомых. Даже муравьев не видно. Иногда взлетает каменка-плясунья и, сев на камень, начинает презабавно раскланиваться. Чем она, бедняга, питается?

Путь не близок. Юрта и желтый платочек далеки. Уж не возвратиться ли? А цель скрылась за холмом, и идти приходится наугад.

Но вот неожиданно из-за бугра открываются дали, и как обидно: юрта становится куртинкой колючего кустарника чингиля, а платочек — густым кустиком караганы в обильных желтых цветах. Здесь же кусочек земли, покрытый зеленой травой, такой яркой среди унылого желтого фона пустыни. Видимо, где-то неглубоко под землей скрыта вода. Крошечный оазис среди голой каменистой пустыни радует глаза.

Кустик караганы в большом почете у насекомых, и над ним неумолчный звон крыльев разношерстного общества. Гроздьями висят ярко-зеленые жуки-бронзовки. Иногда они взлетают и, покружившись, вновь садятся, жадно льнут к цветам, лакомятся нектаром. Для жуков карагана — не только стол и кров, но и условное место встречи. Как же иначе найти друг друга в такой большой и безжизненной пустыне? Но истинные хозяева цветков караганы — большие желто-коричневые пчелы-антофоры. Это их хозяйство. Только они умеют по-настоящему раскрывать цветки этого растения: так, что «лодочка» отходит вниз, «весла» расправляются в стороны, а вверху начинает пылать красивый «парус». Пчелы переносят на своем пушистом костюме пыльцу. Блестящие гладкие бронзовки — расхитители чужого добра, от них растению никакой пользы.

С громким жужжанием подлетает к карагане очень крупная сине-фиолетовая пчела-ксилокопа и, покружившись, уносится вдаль. Куда? Всюду голые камни, и нет нигде более цветов. Некуда деваться ксилокопе, и через несколько минут она вновь прилетает, опять скрывается. И так много раз. Бедная одинокая ксилокопа! Затерялась в большей пустыне и боится расстаться с кусочком зелени.

Наверное, в этом маленьком мирке цветущей караганы все хорошо знают друг друга. Увидев ксилокопу, в воздух взмывает бронзовка и, погонявшись за ней, возвращается на цветки. Но, словно на смену ей, поднимается другая, и опять веселая погоня в воздухе: неожиданные нападения, взлеты, повороты. Что это? Игра, соревнование в ловкости или выражение вражды? Но бронзовка — не соперник ловкой ксилокопе, и пчела будто издевается над грузными увальнями-жуками.