Наш человек на небе
Шрифт:
Он отставил пустую кружку и внимательно посмотрел в глаза собеседнику.
– Страшно было?
– Очень.
– Страшнее, чем в Харбине?
– Страшнее.
- Чем в Дербенте?
– Намного.
– Тогда почему?..
Лаврентий Палыч не договорил, но, разумеется, Мясников его понял: речь шла не о его личном страхе. Просто Берии очень надо было понять — из каких соображений исходил такой опытный человек, как Мясников, когда оценивал невозможную задачу как выполнимую.
– Половинкин, — сказал майор.
–
– Повлиял. Пришёл, говорит: Юно пропала. И как-то сразу понятно, что надо выручать. Любой ценой.
– «Любой»? — хмыкнул Берия.
Мясников нетерпеливо рубанул воздух четырёхпалой ладонью:
– Я знал, что всё получится.
– Но как?
– Половинкин, — объяснил Мясников, замыкая круг. — Я чувствовал, что проиграть мы не можем, потому что с нами был Половинкин.
– Командовал ты.
– А вёл он, — майор на мгновение запнулся. — Даже не он... а словно бы его. Понимаешь, словно бы какая-то сила.
– Сила, говоришь...
– Ну, не сила, не придирайся, я не говорец... В общем, он как будто не то что не боится поражения — он его просто не видит. Как будто нет у него в картине мира понятия такого — «поражение».
– Так не бывает, — сказал Берия, испытывая смутное возмущение.
– Всегда — не бывает, — согласился Мясников. — Но всегда и не надо. Надо просто выбирать такой путь к цели, чтобы на этом конкретном пути точки поражения не было предусмотрено.
Берия молчал, раздумчиво поблескивая стёклами пенсне.
– И Половинкин умеет выбирать такой путь. Не умом. Интуитивно, что ли. И он в своём пути уверен. И эта уверенность всех вокруг заражает. И я просто шёл так, чтобы держаться этого его пути.
Берия молчал.
– Нас когда под Малечем зажали двумя батальонами, — медленно сказал майор, — в ноябре, когда фон Клюге ловили, ты помнишь. Нарком машинально кивнул.
– Лесом уходили, только б до «коней» добраться — верхами-т' нас не взять... ну, и дёрнул я «лягушку». Ну, мину прыгучую. Он покрутил в воздухе искалеченной ладонью.
– Выпрыгивает эта дура прямо передо мной — аж запал слыхать, как шипит. Всё, думаю: полная весялуха. Белорусская народная плясовая. И, главное...
– И? — спросил Лаврентий Палыч.
- Да не суть. Ни деревца, за спиной группа — стою, прощаюсь с партией и правительством. И тут сбоку рука высовывается и мину хватает. Прямо из воздуха.
– Неужели?
– Половинкин, кто ж ещё. Сжимает кулак, хватает, значит, мину — и отбрасывает в сторону.
– Рукой? — уточнил нарком. — «Шпрингмину»?
– Точно так. В овражек отбросил, она там хлопнула себе — ну, а мы дальше ходу.
– Заливаешь ведь.
– А знаешь, Лаврентий, что самое удивительное? — спросил Мясников, совершенно игнорируя подначку. — А я тебе скажу. Не рукой он «лягушку» хватал. Ладонь-то сжал — да только от руки до мины там с полметра расстояния оставалось.
Берия молчал.
– Вот так, Лаврентий. Верь, не верь...
Берия
– Звезды не получишь, — сказал он наконец.
– Двух вполне достаточно, — с явным облегчением ответил Мясников. — Проезд и так бесплатный, бюст на Родине не светит...
– Перестань кривляться. Речь не о тебе. Мы не знаем, что с этим всем делать.
– С чем с «этим»?
– Не бывает таких совпадений, — сказал нарком. — Эклипс захватили пятого — а в Берлин Гитлер вернулся второго. Сорвался из Растенбурга; четвёртого объявил о сборе высшего руководства Рейха... вот и думай.
– Растенбург? — уточнил практичный Мясников.
– «Волчье логово», ставка в Восточной Пруссии. Военными действиями Гитлер руководил именно из Растенбурга.
– Тоже из тех аусвайсов стало известно?
– Тоже. Там вообще много... занятного.
Берия помолчал, решаясь. Мясникова надо было вводить в информацию, потому что очень скоро предстояло вводить в информацию весь мир. Майор заслужил небольшую фору.
– А знаешь, что самое занятное? В четвёртом пакете?
– Давай, огорашивай. То есть, огорошивай. Хотя один чорт.
– Генеральный план «Ост», — медленно проговорил Берия.
– Что ещё за план? — спросил майор, проникаясь мрачной торжественностью момента. — Просвети-ка.
– Им освещение вообще не нужно, — объяснил более опытный Коля. — Там штурманская система такая, что всё без света видно. - Инфракрасный спектр... — пробормотал товарищ профессор Сифоров.
– Ультрафиолет, — вполголоса не согласился товарищ профессор Жданов.
– Радиолокация! — хором сообразили товарищи профессора.
– Нет, — сказал Коля, — там так устроено, что...
Профессора уже не слушали, увлечённо обсуждая варианты устройства космических штурманских систем.
Половинкин мог бы совершенно точно объяснить им, что на самом деле датчики союзников использовали множество самых разных лучей одновременно — потому что никакую вещь на свете не возможно как следует рассмотреть в одном-единственном свете. Юно объясняла и показывала ему; да и дружба с Иваном даром не прошла. Но зачем объяснять?.. учёным было интересней разобраться самим: сперва теоретически — как оно вообще может быть; а затем уж предметно — сверяя свои предположения с действительностью.
А уж если вы расходитесь с действительностью — тем хуже для действительности!
Сифоров очень неплохо разбирался в вопросах радиолокации — именно он рассказывал Коле про испытания первой в мире радиолокационной станции: проект «Электровизор», июль 1934 года, Ленинград.
А Жданов — тот просто умный, хоть и энергетик.
Наука — она ведь, прямо скажем, едина. Принципы, подходы, логика... кирпичики. Понимать науку означает понимать её всю, целиком. А если в какой-нибудь отдельной области и не особо разбираешься — так ведь это просто набор знаний. Знаний в голову всегда можно накачать, было бы понимание сути.