Наш человек в Гаване

Грин Грэм

– У кубинской авиакомпании не было летчика-пьяницы.

– Эту подробность вы придумали сами. Не знаю только, зачем.

– Если вы расшифровывали мои депеши, вы должны были видеть, что в них нет ни капли правды, вы же знаете этот город. И летчик, уволенный за пьянство, и приятель со своим собственным самолетом – все это выдумка.

– Не знаю, каковы были ваши мотивы, мистер Уормолд. Может быть, вы хотели скрыть личность этого человека на тот случай, если бы ваш шифр разгадали. Может быть, ваши друзья не должны были знать, что у него есть средства и собственный

самолет, не то они не стали бы ему так много платить. Интересно, сколько из этих денег получил он, а сколько взяли себе вы?

– Не понимаю, о чем вы говорите.

– Вы же читаете газеты, мистер Уормолд. Вы знаете, что у него отняли летные права еще месяц назад, когда в пьяном виде он приземлился на детской площадке.

– Я не читаю местных газет.

– И никогда их не читали?.. Конечно, он отрицал, что работает на вас. Они предлагали ему много денег за то, чтобы он вместо этого работал на них. Им тоже нужны фотографии тех площадок, которые вы обнаружили в горах Орьенте, мистер Уормолд.

– Там нет никаких площадок.

– Не злоупотребляйте моей доверчивостью, мистер Уормолд. В одной из ваших телеграмм вы говорили о чертежах, посланных в Лондон. Но этим тоже понадобились фотографии.

– Но вы не можете не знать, кто они такие.

– Cui bono? [Кому от этого польза? (лат.)]

– И каковы их намерения на мой счет?

– Сначала они мне пообещали, что вас не тронут. Вы были им полезны. Они знали о вас с первого дня, мистер Уормолд, но не принимали вас всерьез. Они даже подозревали, что в ваших донесениях вы все выдумываете. Но потом вы изменили шифр и расширили штат. Английскую разведку не так-то легко надуть, не правда ли? – Какая-то лояльность по отношению к Готорну заставила Уормолда промолчать. – Ах, мистер Уормолд, мистер Уормолд, зачем вы впутались в это дело!

– Вы же знаете, зачем. Мне нужны были деньги. – Он почувствовал, что хватается за правду, как за соломинку.

– Я бы одолжил вам денег. Я вам предлагал.

– Мне было мало того, что вы могли мне предложить.

– Для Милли?

– Да.

– Берегите ее, мистер Уормолд. Вы занимаетесь таким ремеслом, что вам опасно любить кого или что бы то ни было. Они вас ударят по самому больному месту. Вы помните бактерии, которых я разводил?

– Да.

– Может, если бы они не отняли у меня вкуса к жизни, они бы меня так быстро не уговорили.

– Вы на самом деле думаете...

– Я только прошу вас быть поосторожнее.

– Можно от вас позвонить?

– Да.

Уормолд позвонил домой. Он не знал, почудилось ли ему или он и в самом деле услышал сухой щелчок, который означал, что телефон подключен. Подошла Беатриса. Он спросил:

– Все спокойно?

– Да.

– Не уходите, я скоро приду. С Милли все в порядке?

– Она давно спит.

– Я еду домой.

Доктор Гассельбахер сказал:

– Берегитесь, ваш голос вас выдает – они поймут, что вы любите. Мало ли кто мог это услышать? – Он медленно пошел к двери, тесные лосины мешали ему двигаться. – Спокойной ночи, мистер Уормолд. Вот вам «Шекспир для детей».

– Мне он больше не понадобится.

– Милли

может о нем вспомнить. Сделайте одолжение, не говорите никому об этом... об этом... костюме. Я знаю, как это глупо, но мне было тогда хорошо. Как-то раз со мной разговаривал кайзер.

– Что он сказал?

– Он сказал: «Я вас помню. Вы – капитан Мюллер».

Интермедия в Лондоне

Когда у шефа бывали гости, он кормил их обедом дома и готовил его сам, ибо ни один ресторан не мог угодить его изысканному и романтическому вкусу. Рассказывали, что однажды, когда шеф заболел и не хотел подвести старого приятеля, которого пригласил на обед, он готовил его, лежа в постели, по телефону. Поставив часы на ночной столик, он прерывал беседу, чтобы в нужный момент приказать слуге:

– Алло, алло, Брюер, алло, выньте-ка цыпленка и полейте его еще раз жиром.

Поговаривали, что однажды, когда его допоздна задержали на службе и он захотел приготовить обед оттуда, вся еда была испорчена: шеф по ошибке воспользовался аппаратом особого назначения, и его слуга слышал только странные звуки, похожие на быстрое бормотание по-японски.

Обед, которым он угощал постоянного заместителя министра, был простой, но крайне изысканный: жаркое, чуть-чуть сдобренное чесночком. На буфете стоял уэнслидейлский сыр, а вокруг, в Олбэни, царила такая тишина, словно дом занесло снегом. От кухонных занятий и сам шеф попахивал подливкой.

– Отличное жаркое. Просто отличное.

– Старинный норфолкский рецепт – «Ипсвичское жаркое бабушки Браун».

– А мясо какое... Просто тает во рту...

– Я научил Брюера покупать продукты, но повар из него никогда не выйдет. За ним нужен глаз да глаз.

Они некоторое время ели в благоговейной тишине, которую только раз прервал стук женских каблучков на Роуп-уок.

– Хорошее вино, – произнес в конце концов постоянный заместитель министра.

– Пятьдесят пятого года, по-моему, в самый раз. А не слишком молодое?

– Не сказал бы.

За сыром шеф заговорил снова:

– Как насчет ноты русских, что думает министерство иностранных дел?

– Нас немножко озадачило упоминание о военно-морских базах в районе Карибского моря. – Оба с хрустом жевали бисквиты. – Вряд ли речь идет о Багамских островах. Острова эти стоят не больше того, что янки нам за них заплатили, – несколько старых эсминцев. Мы-то всегда предполагали, что это строительство на Кубе дело рук коммунистов. Вы не думаете, что его все-таки затеяли американцы?

– Разве нам не сообщили бы об атом?

– Увы, поручиться не могу. После того самого дела Фукса. Они нас упрекают, что и мы кое о чем умалчиваем. А что говорит ваш человек в Гаване?

– Я потребую у него подробной оценки создавшегося положения. Как сыр?

– Грандиозный сыр.

– Налейте себе портвейна.

– «Кокбэрн» тридцать пятого года, верно?

– Двадцать седьмого.

– Вы верите, что они рано или поздно собираются воевать? – спросил шеф.

– И я, и вы можем только гадать об этом.