Наш Декамерон
Шрифт:
– Бензинчиком оттирать тебя надо.
А я говорю:– Зачем оттирать? У меня улика должна быть. Так что, милок, посадят тебя: мне пятнадцать лет!
Он побледнел:– Слушай, но ты же сама…
Ну, я в слезы в голос! А он быстро-быстро
– Я, - говорит, - куртку хотел купить…
Я все плакать продолжаю, а он мне деньги сует. А я все плачу и ухожу… Но с деньгами. Так он и остался в ужасе. На следующий день он еще сто принес. И след его простыл. Вот так-то - маменькин цветочек!
На эти триста пятьдесят рублей решила я в Москву махнуть. Ну, накрасилась, подошла к поезду. А там проводник, веселый парень, подмигивает. Я сразу поняла: деньги сохраню. Поехали. Ну, как поезд тронулся, он меня и поселил в свое купе. А я пошла в туалет, умылась, марафет весь смыла. Когда вышла - как он испугался!
– Сколько тебе?
– Пятнадцать, - говорю, - а что, дяденька?
Ну, его тоже и след простыл - до Москвы одна в его купе ехала. Ну и в Москве я этим приемом долго пользовалась. Устроилась в прачечную по лимиту и стала жить в общежитии. Днем работаешь, а вечером: гольфы, юбочка школьная - и вперед. Стою, голосую: машины тормозят. В них дядьки толстые сидят.– Подвезете?
По дороге смелеет. Ничего, думаю, смелей, я тебе устрою маменькин цветочек! А дальше - домой. Дома приставать начинает. Я вроде сопротивляюсь. Ну, он свое… Ну, а потом - в рев:
– Мне пятнадцать, дядечка.
Меньше двух сотен не давали. И еще сами следили, чтобы ребенка у меня не было. Деньги я тогда на сберкнижку класть стала. Думаю: если так дело пойдет, кооператив построю.
С такси не слезала. По дороге поболтаешь с таксистом - он ухаживает! А когда подъезжаешь:
– Молодой человек, я кошелек забыла, сейчас вернусь…
И - через проходной двор. Я все проходные дворы знала. Ну, а уж если не выпускает - тогда… последнее средство. Я, честно скажу, деньги бросать на ветер не люблю!
В это время я и познакомилась с Феликсом. Феликс сам пришел к нашему общежитию. Он всегда искал себе "кадры" на стройках, в прачечных - короче, среди нас, лимитчиц. Одет с иголочки, красавец. И сразу ко мне. Все наши смотрят вслед: он в машину меня сажает - поехали. Ну, кино! Приводит домой - обхождение: до меня не дотрагивается. Оказывается, у него был друг - мужчина. Я так удивилась. Я в этих делах ничего тогда не понимала, я ведь из провинции, от маминого цветочка. А я, дура, сначала в него влюбилась. Слава Богу, что он такой оказался!
– Мы, - говорит, - будем как брат и сестра. Я тебя с такими людьми познакомлю…
И знакомил. Это были все восточные важные люди. Они останавливались в "Пекине", в "Советской" - хорошие такие, просторные гостиницы. Я была для них студенткой: им ведь порядочных подавай… Один в Узбекистане такой пост занимал! Он мне рассказал, что у них там
Потом мой "голубенький" Феликс познакомил меня с писателем Г. Точнее, с поэтом. И смех и грех. Денег у поэта было много и выпивки хорошей. Но одна беда: напьется и заставляет меня слушать свои стихи. Обычно посреди ночи. Ты устанешь, глаза слипаются, а он тебя будит.
– Сейчас, - говорит, - гениальное прочту.
Что читал - ничего не помню. Читает и пьет, пьет и читает. А когда совсем напьется, почему-то начинал думать, что я еврейка.
– Я, - говорит, - вас, жидов, сжигать буду. Как Гитлер.
А потом вдруг испугается и наоборот орет.– Я, - говорит, - вас, жи… то есть евреев, люблю. У меня друзья - что ни человек, то жи… то есть еврей. И вообще, - говорит, - у писателей одна половина - евреи, а другая - еврейки.
И такой слюнявый был, когда стихи читал. Плюется - ужас! И обзываться любил… Шепчет тебе какую-нибудь гадость, думает, ты возбуждаешься. Но я к тому времени многое уже повидала: хочешь жить - умей вертеться. Я с ним должна была девочку жалкую полуголодную разыгрывать. Я от него по комнате вроде убегаю, а он вроде меня насилует. Как он насиловать любил! Боже ж ты мой! Его хлебом не корми, только понасиловать дай…
Сначала он придумал пустить меня по редакциям со своими стихами:– С твоей рожей они сразу тебя напечатать захотят. У них от сидения в редакциях постоянное возбуждение. Ты будешь действовать на них, как Вольтова дуга. Секретарем союза сделают! Первой поэтессой станешь!
А потом…– Нет, - говорит, - жаль мне тебя в писатели отдавать, тебя жиды испортят, к жидам уйдешь.
И вот тогда-то он решил использовать меня поинтереснее.– Есть ли, - говорит, - у тебя знакомые, такие же порядочные девушки?
Были у меня три знакомые лярвы.– Как же, - говорю, - есть! Три очень порядочные бедные студентки.
Оказалось, у него были важные друзья. И эти друзья придумали скидываться: как бы платили членские взносы. А он у них был вроде как казначей. Эти взносы он должен был нам передавать, а нас передавать своим важным друзьям.