Наш друг – Иван Бодунов
Шрифт:
Разве это старость – шестьдесят три года? И разве не случаются старики в тридцать лет и юноши душой – в семьдесят? У Ивана Васильевича есть телефон.
Будь бы я начальником, я бы позвонил. Все так просто и ясно.
Разве имеет значение вопрос звания, размеров кабинета, разных иных детален? И столпится
– Вот что, «орлы-сыщики»! Попробуем мы сделать так…
С величайшим трудом мне удалось несколько лет тому назад привезти Ивана Васильевича в Ленинград на телевидение. Волновался он ужасно, даже валерьянку ему капали. Металлическим голосом сказал несколько слов и был таков. Но после его выступления телефон у меня звонил буквально круглосуточно.
– Кто его спрашивает?
– Так, один знакомый.
Иван Васильевич ездил по старым друзьям, и застать его у Чиркова, где он остановился, было трудно. Тогда стали спрашивать, каким поездом он уезжает…
И вот наступил день отъезда.
Провожали Бодунова человек двадцать старых и верных друзей. Когда же мы подходили по перрону к вагону, возле него оказалась толпа – человек сто.
– Наверное, балерина или Рапкин уезжают, – сказал Иван Васильевич.
Нет, уезжал Бодунов, Иван Васильевич, наш друг – Иван Бодунов. В густой толпе провожающих были и простые, замасленные рабочие ватники, и бобровый воротник, и полковничьи погоны.
– Иван Васильевич, – сказал Бодунову человек лет за сорок, во флотской шинели, с погонами военного врача. – Не узнаете?
– Нет, – сказал Бодунов.
– Я Свисток, к которому вы… помните, к Сергею Мироновичу…
Эти все сто человек были обязаны Бодунову жизнями. Слесари и токари. Врачи и инженеры. Парикмахер и директор чего-то. Это были люди Бодунова. Они все пожимали ему руку, все трясли его, щупали, хватали за полы пальто, желали долгих лет жизни, здоровья, сил…
– Я ж вас сажал, ребята, – произнес Иван Васильевич сквозь слезы.
– За дело!
– А как же!
– Не сидели бы за вами, давно бы нам конец…
Сентиментальных людей здесь не было, но плакали все. Плакал, стоя в дверях тамбура, и сам Иван Васильевич, все еще красивый, несмотря на седьмой десяток, подтянутый, легкий, быстрый…
Поезд двинулся, мы пошли рядом с вагоном.
До свидания, Иван Васильевич, наш друг! Здоровья вам и сил!
А провожающие, с которыми я возвращался, вспоминали:
– Ты – Щука?
– Неужели узнал?
– Так мы же в тридцать четвертом сели в один день. За сахар.
– Точно. У меня это конец был. Все. Завязал.
– Евстигнеев? Здорово выглядишь.
– Метро строю.
– В качестве?
– Архитектор. А ты, Кум?
– Кум в Крестах остался, а здесь Родион Никифорович.
– И верно, седой. По рукам – рабочий класс?
– Дома строим. Автово – мои дома.
– Плохо строите. У меня дует!
Один вдруг сказал:
– Знаете что, товарищи. Как бы нашу сотню назвали в дни войны? Хозяйство Бодунова. Точно?
У меня сжалось сердце: точнее нельзя было сказать. А сколько таких хозяйств у нашего Ивана Васильевича по всему Советскому Союзу?
1963 г.
Сосново.