Наш общий друг. Том 2
Шрифт:
— Кто это там? Неужели твоя мама? — что относилось к загадочному шороху в дальнем углу церкви, по соседству с органом, и чьим-то осторожным шагам, которые, впрочем, тут же и утихли и больше не слышались, хотя мы-то еще услышим о них в нашем правдивом отчете об этом венчании.
Кто ныне обручается друг другу? — Я, Джон, и я, Белла. Кто отдает невесту в супружество? — Я, Р. У. А теперь, старый сыч, поскольку Джон и Белла стали мужем и женой, считай обряд венчания законченным и уноси свои деревяшки из храма. Примерно то же самое сказал и священник, обращаясь, как положено по требнику, к прихожанам, представленным в данном случае особой вышеупомянутого сыча.
Церковный
А Белла вскоре вынула из кармана маленький конверт и прочла вслух папе и Джону письмо, точную копию которого мы приводим здесь:
«Милая мама!
Надеюсь, ты не рассердишься на то, что я, счастливица, вышла замуж за мистера Джона Роксмита, который горячо любит меня, и если я заслуживаю такую любовь, то разве лишь тем, что сама люблю его всем сердцем. Я решила не говорить о нашей свадьбе заранее, чтобы дома не вышло каких-нибудь неприятностей. Пожалуйста, расскажи обо всем этом папочке. И передай мой поцелуй Лавви.
Любящая тебя дочь Белла (P.S. — Роксмит)».
Вслед за тем Джон Роксмит приклеил на Беллино письмо физиономию королевы (когда же еще ее королевское величество выглядела такой милостивой, как в это благословенное утро!). Белла сбегала в почтовую контору и, вернувшись, весело сказала:
— Ну, папочка, теперь ты спасен, и никто не съест тебя живьем.
Первое время папа, совесть которого была потревожена до самых глубин, не надеялся на свое спасение, и ему то и дело мерещились величественные матроны, притаившиеся в засаде под совершенно безобидными деревьями гринвичского парка, или же казалось, будто некий грозный лик, повязанный хорошо известным ему платком, сурово взирает на него из окна обсерватории, где столпы Королевского астрономического общества ведут еженощное наблюдение за мерцающими звездами. Но минуты бежали одна за другой, и поскольку миссис Уилфер так и не появилась во плоти, он несколько приободрился и с весельем в сердце и разгоревшимся аппетитом направил свои стопы к коттеджу мистера и миссис Джон Роксмит в Блэкхизе, где их ждал завтрак.
Скромный маленький коттедж, но как в нем светло и чисто, и какой прелестный завтрак сервирован на белоснежной скатерти! Прислуживала за столом, порхая как летний ветерок, молодая девица — вся розовая, вся в лентах. Девица эта поминутно заливалась румянцем (будто не Белла, а она сама только что вышла замуж) и в то же время утверждала власть прекрасного пола над Джоном и папой, как бы говоря им своей ликующей, восторженной суетней: «Вот, джентльмены, что со всеми вами бывает, когда вы попадаетесь к нам на расправу!» Эта самая молодая девица была Беллина служанка, и она вручила своей хозяйке связку ключей от самых разнообразных сокровищ, как то: специй, маринадов, варений, солений, и после завтрака все занялись их осмотром, причем Белла заявила, что «папа должен отведать всего понемножечку, Джон, не то счастья не будет», и тогда папе насовали полон рот всяких вкусных вещей, и он не знал, что со вcем этим делать.
А потом — вот они все трое в экипаже. Чудесная поездка, чудесная прогулка среди цветущего вереска. И вдруг — полюбуйтесь-ка! Все тот же старый сыч сидит на лужайке, вытянув перед собой свои деревянные ноги и, видимо, размышляя о коловращении жизни. И удивленная Белла весело говорит ему: «А-а! Еще раз здравствуйте! Какой же вы славный старичок!» На что старый сыч отвечает следующее: сегодня утром ему довелось присутствовать при ее венчании, красавица моя, и если на него не рассердятся за такую смелость, он хочет пожелать ей счастья, самого попутного из всех попутных ветров и безоблачной погоды. И потом, крикнув на всякий случай «ура!», он взгромоздился на свои деревяшки, снял шляпу и стал навытяжку с галантностью настоящего моряка — надежной опоры нашей страны.
Приятно было смотреть на этого старого морского волка, когда он стоял посреди цветущего луга и размахивал своей плоской шляпой, а ветер ерошил ему жиденькие, седые волосы, точно Белла и впрямь пустила его в плаванье по синим морским волнам. «Милый старенький инвалид, — сказала Белла, — я так счастлива, что мне хочется и вас осчастливить». И старый сыч ответил ей: «Допустите меня к ручке, прелесть моя, и ваше желание исполнится». И оно исполнилось ко всеобщему удовлетворению, и если в тот день старый сыч не залил за галстук, а следовательно, не оскорбил ревнителей трезвости в их лучших чувствах, то это было отнюдь не потому, что у него не хватало средств на выпивку.
Но гвоздем дня оказался свадебный обед, ибо, знаете, что задумали молодожены? Они задумали устроить этот обед в той самой комнате той самой гостиницы, где папа когда-то пировал с обворожительной женщиной! Белла села между папой и Джоном и, уделяя им обоим внимание по возможности поровну, все же сочла нужным напомнить папе (в отсутствие лакея), что отныне он уже не сможет называть ее своей обворожительной женщиной.
— Я сам это знаю, друг мой, — ответил херувим, — и с радостью отступаюсь от тебя.
— С радостью, сэр? А я-то думала, что разобью вам сердце!
— И разбила бы, друг мой, если бы я потерял тебя навеки.
— Но ты же знаешь, что этого никогда не будет! Ведь знаешь, мой бедный папочка? Теперь ты обзавелся новым родственником, только и всего. И этот родственник будет любить и почитать тебя не меньше, чем я сама, потому что он любит меня, а ты мой отец. Ведь ты знаешь это, мой миленький папочка? Смотри! — Белла приложила пальчик сначала к своим губам, потом к папиным, потом опять к своим и, наконец, к губам мужа. — Вот, папа. Теперь между нами троими заключен союз!
Появление обеда помешало одному из очередных исчезновений Беллы — помешало весьма серьезно, так как обед был подан под надзором величественного джентльмена в черном облачении и белом галстуке, походившего на священника гораздо больше, чем священник в том храме, и, может быть, даже поднявшегося на более высокое место в англиканской церкви — чуть ли не на самую колокольню. Этот священнослужитель, совещаясь вполголоса с Джоном Роксмитом относительно пунша и вин, склонил к нему голову, будто снизойдя до папистского обряда тайной исповеди, когда же Джон сказал что-то такое, что не встретило его сочувствия, потемнел лицом и принял укоризненный вид — того и гляди наложит эпитимию на грешника!
Какой это был обед! Все виды рыб, что плавают в море, бесспорно приплыли сюда, на стол, и если среди них не удавалось обнаружить родичей тех разноцветных рыбок, которые бормотали нечто невнятное в 1001 ночи (наподобие наших министров, выступающих в палате общин), а потом спрыгнули со сковороды, то это объяснялось лишь тем, что все они стали одного цвета, ибо их запекли в тесте заодно с уклейкой. И все блюда, приправленные Блаженством (которое не всегда имеется в Гринвиче), казались одно лучше другого, а золотистые вина были разлиты по бутылкам еще в золотом веке и сберегли свою игру до сегодняшнего дня.