Наш современник Салтыков-Щедрин
Шрифт:
– Никогда я о сем не объявлял,- уклонился Линкин от прямого ответа.
– Свидетели есть! Свидетели!
– гремела толпа.
Если прежде у Грустилова были кой-какие сомнения насчет предстоящего ему образа действий, то с этой минуты они исчезли... Он приказал отвести Линкина в часть. Вечером того же дня он назначил главного"свидетеля" дурака Парамошу инспектором глуповских училищ, а другому юродивому Яшеньке предоставил кафедру философии, которую нарочно для него создал в уездном училище...
В одну из ночей кавалеры и дамы собрались на "духовный вечер". Среди них был и "штаб-офицер",
У выхода стоял Угрюм-Бурчеев, и вперял в толпу цепеняющий взор.
Но что это был за взор!.. О, господи, что это был за взор! Он был ужасен.
Но сам сознавал это лишь в слабой степени и с какой-то суровой скромностью как бы оговаривался: " Идет некто за мною, который будет еще ужаснее меня..."
Сам летописец, вообще довольно благосклонный к градоначальникам, не может скрыть смутного чувства страха, приступая к описанию Угрюм-Бурчеева ...
В городском архиве до сих пор сохранился портрет Угрюм-Бурчеева. Это мужчина среднего роста с каким-то деревянным лицом, видно, никогда не освещавшимся улыбкой. Густо остриженные под гребенку волосы покрывают конический череп и плотно, как ермолка,обрамляют узкий и покатый лоб. Губы тонкие, опушенные подстриженною щетиной усов. Одет он в военного покроя сюртук, застегнутый на все пуговицы, и держит в правой руке сочиненный Бородавкиным " Устав о неуклонном сечении".
Портрет этот производит впечатление очень тяжелое. Перед глазами зрителя восстает чистейштй тип идиота, принявшего какое-то мрачное решение и давшего себе клятву привести его в исполнение...
Еще до прибытия в Глупов он уже составил в своей голове целый систематический бред, в котором до последней мелочи было урегулировано будущее города и его жителей.
Присутственные места в его городе да называются штабами... Школ нет, и грамотности не полагается; наука чисел преподается на пальцах. Нет ни прошедшего, ни будущего, а потому летоисчисление отменяется... Праздники от будней отличаются только усиленным упражнением в маршировке. Город Глупов переименовывается в НЕПРЕКЛОНСК. Во главе - комендант. Возле него-шпион.
Управившись с Грустиловым и разогнав безумное скопище, Угрюм-Бурчеев немедленно приступил к осуществлению своего бреда. Обошел весь город. Наткнувшись на какую-нибудь неправильность...на кривизну улиц он выходил из оцепенения и молча делал жест вперед, как бы проектируя прямую линию.
И вдруг... Излучистая полоса полоса жидкой стали сверкнула ему в глаза, сверкнула и не только не исчезла, но даже не замерла под его взглядом..
– Кто тут?- спросил он в ужасе.
Но река продолжала свой говор, и в этом говоре слышалось что-то искушающее, почти зловешее.
– Зачем?- спросил он, указывая глазами на реку.
Квартальные не поняли.
– Река-с... навоз-с, - лепетали они.
– Зачем?- повторил он испуганно и вдруг, как бы боясь углубиться в дальнейшие распросы, круто повернул налево кругом и пошел назад.
Судорожным шагом возвращался он домой и бормотал себе под нос:
– Уйму я ее, уйму!
Дома через минуту он уже решил дело по существу. Два одинаково великих подвига предстояло ему: разрушить город и устранить реку...
И тут я, автор сценария о Щедрине- нашем современнике, почувствовал, что мне не хочется продолжать повествование об Идиоте, прозорливо описанном великим русским писателем. Вырисовывать его образ во всей красе сейчас и здесь, на русском сайте, ни к чему. Причины, надеюсь, очевидны: то, что Угрюм-Бурчеев хотел "унять реку", слыхали не только образованные люди, но даже те, кто книги Салтыкова-Щедрина никогда и в руках не держали. Но самое главное не это.
ГОЛОС ЗА КАДРОМ.: - Главное- это то, что мы с вами, господа, сознавая это или нет, жили в эпоху Угрюм-Бурчеева, под его самодержавной властью, о которой и мечтать не могли никакие султаны и короли.
( НА ЭКРАНЕ в то же время: вышки ГУЛАГа и другие документальные кадры ...)
– ...О будущих революционных потрясениях Щедрин высказался лаконично. Образом КУЧЕРА . Мчит кучер в желанном простому человеку направлении. Хлещет всех оказавшихся на пути хлыстом, дико оря: "УПАДИ! Мчит в противоположном направлении, врезает кого-никого хлыстом и орет: "УПАДИ!
Наш Угрюм-Бурчеев с кавказским акцентом то же пытался остановить реку навозом и рухлядью; в ученой литературе они назывались "социализмом в одной отдельно взятой стране". Унимая реку, он уложил в мать-сыру землю - пулей, бесхлебьем и непосильным трудом - половину. жителей подвластной ему страны.
Угрюм- Бурчеев - по кличке "деревенский дурачек" или "кукурузник", справедливо уличил предшественника в кровавом злодействе и разрушил ГУЛАГ. Затем он явно хотел володеть и княжить, как лучше... По его взволнованному приказу, ему тут же доставили "Требование будапештского рабочего Совета". Он скользнул безучастным взглядом по требованиям венграми свободы совести , печати, собраний, откинул их, как несущественные. Блажь! Подсказка Вашингтона! Задержал взгляд на пункте четвертом. Квартиры!
– Сколько квадратных метров жилья приходится на человека в восставшем Будапеште?
– спросил он свою службу? Ему ответили - девять!
– А в Москве?
– Два с половиной!
– честно ответила служба
Господи, как он испугался! И начал панически-скоростную стройку "хрущеб..." Чтоб унять нетерпеливых, заодно обвесил все стены российских городов транспарантами "Все дороги ведут к коммунизму"...
Но недовольство граждан почему-то не убывало, и тогда - деревенские дурачки - народец хи-итрый- чтобы пресечь опасные слухи о том, что Россия под началом дурачка увязла в бездорожье, распорядился поставить на всех перекрестках фанерные щиты с тщательно прорисованной ленинской кепкой. Кепка подтверждала: "Правильной дорогой идете, товарищи!"
Но иные даже в этом сомневались, и тогда он отдал приказ расстреливать и своих, и чужих. Так же, как затем и следующий , "тихий" Угрюм-Бурчеев, закидавший навозом "пражскую весну" и заливший кровью Афганистан.. Но "деревенский дурак" был куда амбициознее "тихого" и потому стал предельно опасным. Расстрел венгерской революции и своих новочеркасских рабочих он считал недостаточным для высокого предназначения вождя мирового коммунистического движения.